— Скажи мне, друид, — как бы между прочим произнес Андроник, — правда ли, что ты можешь предвидеть будущее? Древние друиды, говорят, это умели. Ты не один из них?
— Способ такой есть, и мы обучались этому. Но я никогда не пытался.
Он помолчал, наблюдая за гостями. Бардас сидел у противоположной стены, пялясь на меня с ненавистью.
— Разве ты не любопытен?
— Кто же из нас не любопытен? Но я скорее попытался бы сам создать свою судьбу, придать ей форму вот этими руками, — я приподнял ладони, — ибо мы считаем, что в человеческой судьбе есть многое, что человек может изменить, хотя общий путь и предначертан свыше. Даже интересно, что решаются совершить такие изменения лишь немногие.
— А мою судьбу ты мог бы прочесть, друид?
Филипп разговаривал с двумя гостями неподалеку от Бардаса. Бардас громко сказал что-то — я не мог расслышать слов, но увидел, что Филипп так и вспыхнул.
— Бардас глупец, — заметил я. — Теперь он пытается затеять ссору с моим другом.
Андроник пожал плечами:
— Бардас — мой друг.
— А Филипп — мой.
Он взглянул на меня совершенно холодными глазами:
— А что важнее — быть другом Кербушара… или Андроника?
— С точки зрения Кербушара, — спокойно ответил я, — более важно быть другом Кербушара.
Его тон изменился:
— Если это ссора, то ты не будешь в неё вмешиваться. Это мой приказ.
Я поднялся и взглянул на него сверху вниз:
— Тогда ты должен извинить меня: мы с Филиппом уходим.
Андроник ничего не ответил, и, поймав взгляд Филиппа, я кивком головы указал ему на дверь. С видом искреннего облегчения он направился ко мне. Увидев это, Бардас вскочил, и его лицо вспыхнуло гневом:
— Иди же, выблюдок сучий, я…
Он рванулся за нами и оказался в пределах досягаемости. Я ударил его по лицу тыльной стороной руки и разбил губы. Отброшенный ударом, он сел, поднес руку ко рту и уставился на кровь.
Андроник встал и жестом подозвал нескольких солдат:
— Взять его! — приказал он. — И вышвырнуть на улицу! — Он указал на Филиппа: — И этого тоже!
И начал отворачиваться от нас с видом совершенного презрения.
И вдруг, когда я стоял с мечом в руке, поджидая солдат, готовый скорее умереть, чем дать себя унизить, со мной случилось нечто, чего не бывало раньше.
Передо мной возникло видение, настолько яркое и ужасное, что я был потрясен. Оно пришло ко мне в миг страшного гнева.
Было ли это истинное предвидение? Или желание, порожденное гневом?
Солдаты остановились, увидев мое лицо, и даже Андроник замер:
— Что такое?.. Что случилось?
— Ты спрашивал меня о твоем будущем. Я увидел его.
Он подскочил ко мне с горящими, жадными глазами:
— Что же? Что ты видел? Говори!
— Ты хочешь знать? Я видел то, что никогда не решился бы никому рассказать по своей воле.
— Говори же.
— Я видел тело с твоим лицом, живое тело, которое терзала толпа. Некоторые били тебя палками; другие заталкивали тебе в нос и в рот нечистоты; иные втыкали вертела тебе между ребрами, а одна женщина плеснула тебе в лицо кипятком. Еще живой, ты висел вниз головой, подвешенный к перекладине между двумя столбами на ипподроме, а потом кто-то из толпы всадил меч тебе в рот и дальше в тело, снизу вверх.
— Был ли я императором в это время?
— Да, — ответил я, — ты был императором.
— Тогда стоит, — сказал он и пошел прочь.
Глава 47
Как тиха ночь! Каким чистым золотом сияет полумесяц над темными водами Золотого Рога! Как ярки далекие звезды!
Вокруг меня плескалась вода в темные, скрытые тенью корпуса судов и бормотали во сне люди.
Ничто не двигалось, ничто не шевелилось, кроме воды, кроме тихого ветра, долетавшего из Азии. Пустым глазам были подобны далекие освещенные окна, неподвижным, лишенным век глазам, глядящим в ночь; и я, одинокий, ждал, закутавшись в полы темного плаща.
Спал Константинополь; спала Византийская империя рядом с прекрасными своими водами, в безопасности и силе, натравливающая один варварский народ на другой, передвигающая их, как пешки на шахматной доске, наблюдающая за ними из-под отяжелевших век с усталым, скучающим любопытством.
Это последняя моя ночь в Константинополе. Как и во многих, многих иных местах, я был здесь лишь прохожим. Придя сюда нищим, я уходил другом императора и врагом его двоюродного брата.
Пояс у меня на талии был набит золотом. Золото было в моих карманах; золото было спрятано и в других местах одежды. Лошадей уже погрузили на борт нанятого мной судна, немногочисленное мое имущество тоже. Лишь один час отделял меня от расставания.
Впереди, за волнами Черного моря, лежал Требизонд. За ним раскинулись горы, окаймляющие Каспийское море с запада и юга, и где-то высоко в этих горах по имени Эльбурс находится Долина Ассасинов и крепость Аламут.
Ночь была прохладная. Полосы света, как копья, лежали на темной воде; корабли, покачиваясь, дергали швартовы. Я нащупал под темным плащом рукоять меча. Когда я покидал дом Андроника Комнина, мне что-то сунули в руку.
Быстро повернувшись, я не увидел ничего, кроме вежливых, внимательных глаз; ни одного знакомого, никого, кто мог бы передать мне что бы то ни было.
Нас ожидали носилки, но я схватил Филиппа за руку, и мы помчались бегом по темной улице, быстро огибая Ипподром. Оба мы были не дураки, у обоих появился смертельный враг — Бардас. Когда мы, наконец, замедлили бег у поворота на улицу Пряностей, я предостерег его:
— Лучше всего тебе уехать отсюда вместе со мной. Теперь они тебя убьют.
— Куда же я пойду? Этот город — мой дом, моя жизнь. Другого места для себя я не знаю.
— Если ты предпочитаешь вид с Эйюба… — я пожал плечами. Эйюбом называлось кладбище, с которого открывался вид на Золотой Рог.
— Подумай, — сказал я ему, — они будут разыскивать нас вместе. Я пойду по той дороге, которую выбрал, ты же отправляйся в замок Саон. Скажи графине де Малькре и Лукке, что это я тебя послал.
— Может быть… да, придется. Я обучался обращению с оружием и военному делу, хотя ни тем, ни другим не занимался. И ещё меня учили, как управлять поместьями.
Некий левантинец за плату взял на борт моих лошадей. В полночь мы должны отплыть. Только в своей комнате в доме Филиппа я взглянул на записку, которая скользнула мне в руку на приеме у Андроника.
«Не уезжай в Аламут! Это — смерть.
С.»
Записка была написана по-персидски плавным, словно струящимся почерком Сафии.
