У меня отросла борода; платье мое загрязнилось, и к нему, казалось, навеки прилипла солома, на которой мне приходилось проводить ночи. Однако эта одежда ещё достаточно прочна, чтобы прикрывать тело, а в швы её зашиты драгоценные камни, оставшиеся от моей доли выручки за галеру.
В эту ночь, когда стемнело, я долго трудился над ослабленным стержнем — и над вторым тоже. Когда перед рассветом второй прут чуть-чуть сдвинулся, я лег спать.
Стражник принес еду и разбудил меня. В это утро он не был расположен к разговорам и старался на встречаться со мной глазами.
— Стало быть… пришел приказ?
Он раздраженно пожал плечами и затворил за собой дверь. Потом отчетливо произнес:
— Тебя задушат.
— Когда?
— Завтра.
— Можешь взять моего коня.
Когда он заговорил, в его тоне было что-то такое, чего я не мог постигнуть:
— А он уже у меня. Стоит в конюшне моего дома в деревне, с твоим седлом и с твоим оружием.
Он что, хвастается? Или пытается сообщить мне что-то?
— Подожди… Есть кто-нибудь поблизости?
— Никого.
— Я должен бежать. У меня есть алмаз. Помоги мне, и он будет твоим.
— Меня убьют. Принц Ахмед в ярости. — Он хихикнул: Говорят, что прекрасная супруга его во сне произносит твое имя…
У двери он помедлил:
— У тебя есть друзья, которые желают твоего освобождения.
— Азиза?
— Книги присылала не она… Но я не могу тебе помочь.
— Тебя просили об этом?
— Да.
— Кто?
— Не могу сказать, знаю только, что она очень влиятельна в некоторых кругах… Но даже её влияние бессильно против Ибн Харама и принца Ахмеда.
О н а?..
Я не знал ни одной женщины, кроме Азизы, которая могла бы желать мне помочь, вообще никого такого не знал. Разве что Иоанн Севильский… Но он вряд ли знает о моей беде.
Когда скуластый ушел, я не стал терять времени. По поведению тюремщика ясно, что он не будет убиваться, если я сбегу, — лишь бы обошлось без его вмешательства.
А кроме того — что смог бы сделать он или кто-нибудь другой? В коридорах полно людей, в наружном дворе тоже. Подкупить их всех невозможно, да и не рискнут они вызвать гнев Ибн Харама.
Подтянувшись к окну, я взялся левой рукой за один стержень, правой — за второй. И изо всех сил толкнул правый от себя.
Ничего не произошло.
Собравшись с силами, я оттянул правый прут назад, пока он не уперся в гнездо, — совсем крохотное расстояние, — а потом снова изо всех сил рванул его наружу. Так я трудился целый час, пока не взмок от пота и не ободрал колени и руки о каменную стену.
Стражник ещё раз принес пищу, но, если и заметил что-то, то не подал виду. Только проронил, выходя:
— Дважды узники пытались слезть вниз по этой стене; оба вдребезги разбились о камни внизу. Здесь до дна семьсот футов… Мой дом, — добавил он, — не из красивых, но он выкрашен в розовый цвет. Единственный розовый дом за стенами…
Когда он ушел, ближе, чем в караулке, никого не осталось. Я съел скудный ужин, потом взобрался на подоконник — и продолжал отчаянно трудиться. Бежать сегодня ночью или умереть завтра; умереть на скалах внизу, рискнув жизнью ради свободы, или быть задушенным, как баран.
Схватившись за самый расшатанный стержень, я толкнул его вперед с бешеной силой, и что-то подалось. Камень заскрежетал, и я толкнул снова. Нижний конец прута высвободился; верхний выскользнул из гнезда. Теперь я держал в руках железный стержень длиной в три фута, чуть сужающийся с одного конца. Через час был выломан и второй прут.
Высунув голову в окно, я взглянул в широкий, невероятно огромный простор. Камера, где меня держали, находилась в строении, сооруженном на каменной вершине утеса, но под ней простирался отвесный обрыв высотой не меньше двухсот футов, а затем скалу рассекали несколько трещин, которые, как мне казалось отсюда, тянулись по утесу до самого основания.
Разглядывая стену под окном, я тщательно запоминал все бугорки и выступы, которые могли послужить опорой для пальцев. Снова спустился в камеру, попил ещё воды, а потом прилег, чтобы немного вздремнуть. Через час, быть может, мое тело будет валяться внизу на камнях, изломанное и окровавленное; но я никогда не буду задушен прислужниками принца Ахмеда.
Проснувшись, я прополоскал рот несколькими оставшимися каплями воды, потом забрался на подоконник и вылез через окно, ногами вперед. Держась за край, стал нащупывать пальцами ног тонкую, как волос, кромку камня, на котором стояла постройка, и нашел её.
Я всегда отличался ловкостью и любил лазать по скалам, но сейчас понимал, что мне предстоит самый трудный спуск из всех, когда-либо совершенных в жизни.
К моему поясу были привязаны два железных прута из оконной решетки. Держась за окно лишь одной рукой, я свесился пониже и глубоко всадил один из прутьев в трещину стены.
А потом выпустил подоконник и в падении ухватился за железный прут обеими руками. Если он выскользнет или камень раскрошится… но ничего не случилось. Порыв ветра толкнул мое тело; послышался далекий громовой раскат. Палец ноги нащупал трещину. Придерживаясь левой рукой за верхний прут, я перегнулся вниз и всадил в неё второй.
Ниже по утесу сползала вертикальная трещина шириной фута в три, но глубиной не больше нескольких дюймов. Медленно, осторожно, передвигаясь от одной опоры к другой, пользуясь где можно вторым железным стержнем, вынутым из щели, — первый пришлось оставить наверху — добрался я до этой трещины.
По камню вокруг меня ударили капли дождя, и порыв ветра, сильнее первого, рванул одежду. Упершись подошвой одной ноги в край трещины позади меня, а коленом — в другой край, впереди, осторожно действуя руками, я начал спускаться.
Несколькими футами ниже трещина ушла глубже в скалу, так что удалось упереться в задний край ещё и плечом. Таким вот образом, используя приемы, которым научился в детстве, карабкаясь по скалистым берегам, я спустился не меньше чем на шестьдесят футов. Здесь нашел хорошую опору для ноги и отдохнул немного, а ветер с дождем хлестали по спине и плечам. Скала прямо подо мной была гладкая как простыня, без малейшей опоры для руки или ноги. Однако внизу её мне удалось разглядеть при вспышках молний выступ шириной в несколько дюймов — край второй каменной плиты, перекрывавшей ту, на которой я переводил дух.
Я осторожно выбрался на гладкую поверхность, распластавшись по скале. Потом отпустил опору и заскользил вниз. На миг меня охватил панический ужас при мысли об огромной глубине подо мной и о том, что случится, если я промахнусь и не попаду на выступающую кромку или не сумею задержаться на ней.
Пытаясь тормозить локтями, коленями, пальцами ног, всем телом, я скользил, быстро набирая скорость. Цепляясь за камень, чтобы как-то замедлить скольжение, сорвал ноготь — боль была пронзительная, но тут пальцы ног натолкнулись на узкую кромку, и лишь вес тела, прильнувшего к скале, не дал мне перевернуться и полететь вниз.
