И это ещё не всё. Сам дом тоже куда-то поехал — заскользил по лужайке, пока не оказался на опушке леса. Тут он вытянулся, на мгновение приостановился и начал подниматься в воздух. Ещё разок хитро взглянув на Пекку кошачьими глазами, дом исчез где-то в темноте над лесом. Остался только пустынный двор!
— Помогите! — крикнул Пекка изо всех сил. — Спасите!
Но никто не ответил.
— Ничего страшного, — стал уговаривать себя Пекка, для убедительности кивая головой. — Терпение! Это просто сон. Скоро я проснусь в своей кровати и посмеюсь над всей этой ерундой.
Но ветер застонал, завыл, и Пекка в страхе кинулся бежать к беседке, которая обычно горбилась за маленьким яблоневым садом. Там можно было по крайней мере укрыться от ветра и обдумать, как быть. Однако на том месте, где раньше стояла беседка, теперь валялись только несколько сгнивших досок и трёхногий детский стульчик. Яблоня стряхнула дождевые капли Пекке за шиворот.
«Теперь-то уж я точно должен проснуться», — подумал он, но ничего не изменилось: он оставался всё там же и вдобавок дрожал от холода.
«Надо ущипнуть себя», — подумал Пекка и так сильно ущипнул себя за руку, даже слёзы выступили. Но, кроме слёз, иного результата не было — он по-прежнему стоял во дворе, стоял и мёрз; капли падали ему на макушку и за воротник.
«Здесь нельзя оставаться, но и бояться тоже нельзя — ни в коем случае! — внушал себе Пекка. — Побегу-ка я лучше к Мысиковым, — вдруг сообразил он, — там по крайней мере тепло. От них можно позвонить… попросить помощи…»
Кругом шумел мрачный лес, было темно; лунный свет, иногда мелькавший в просветах растрёпанных облаков, лишь на мгновение освещал тропинку. Пекке стало очень страшно. Но он решительно двинулся по направлению к соседскому дому, который находился поблизости — сразу за перелеском. Пеккины зубы выбивали дробь; он помчался что было сил и на бегу запел, вернее, заголосил первое, что пришло в голову, чтобы все хищные звери и разные лесные существа наверняка услышали, что он приближается, и в страхе разбежались:
В горку наверх и с горки вниз, снова и опять!
В горку наверх и с горки вниз буду я бежать!
А тёмный лес так жаа-ло-бно вздыхает,
что страх на меня-яя он нагоня-яет,
но я боя-яятъся вовсе не хочу —
за хра-аабростъ пиро-оожное получу!!!
Но только песня нисколечко не помогала: дому Мысиковых давно уже пора было показаться на краю поля, а никакого поля не было и в помине — тропинка уходила дальше в глубь леса. И хотя Пекка бежал всё быстрее, знакомому крохотному перелеску не видно было конца! Вокруг становилось всё темнее, так что даже тропинку было не разглядеть. Внезапно что-то холодное и колючее дотронулось до Пекки, и он содрогнулся от ужаса: кто-то огромный, страшный, чёрный встал у него на пути, размахивая руками. У Пекки чуть сердце не выскочило из груди, пока он не сообразил, что страшилище, которому он угодил прямо в лапы, — это ель, раскачивающаяся на ветру! Но за этим страшилищем виднелось другое, и третье, и четвёртое… и руки у них были ещё длиннее, ещё чернее, и все эти руки так и тянулись к нему. Приходилось нестись во весь дух, чтобы не дать им схватить себя. Пекка бежал, бежал, бежал… Ух как отчаянно он бежал!
Глава вторая
Старик Лесовик встал с постели в довольно-таки мрачном настроении. Всю ночь напролёт у него ныла спина, так что о сне нечего было и мечтать. До утра он провертелся с боку на бок, чтобы унять боль. А сон если и приходил на минуточку, то полон был каких-то странных и неприятных событий, и это окончательно привело Лесовика в дурное расположение духа. Неудивительно, что теперь он, нахохлившись, сутулился за столом и, прихлёбывая кофе из кружки, обиженно ворчал.
— Старость не уважают! — жаловался он окну, а оно глядело в ответ по-осеннему уныло. — Возраст в этом мире больше ничего не значит! А в приятелях у меня теперь одни болезни! — И Лесовик погрузился в раздумье. Он припомнил прежние времена — лет эдак двести тому назад. Тогда он сам, покрайней мере, был помоложе… Вот бывало… Тут глаза Лесовика сомкнулись, и незаметно для себя он соскользнул в кисейно-лёгкий сон.
Барышня Лисонька робко постучала в дверь избушки Лесовика. И хотя ответа не последовало, прокралась внутрь — уж она-то знала его привычки. Точно! Так и есть: Лесовик спал, уронив голову на стол, и храпел так, что борода ходуном ходила: «Хрррр, хрррр, хррр-ррр», а в конце рулады ещё и причмокивал.
Лисоньке стало смешно. До чего уморительный вид у спящего Лесовика! Она подкралась совсем близко и тихонько пощекотала его под носом кончиком хвоста. Лесовик вздрогнул, подскочил на лавке и захлопал глазами.
— Я вовсе не спал, — произнёс он виновато, — я просто размышлял, В моём возрасте Лесовики почти никогда не спят.
Лисонька развеселилась.
— Ой, знаю, — хихикала она, — ты уже не раз говорил мне про это. Но что-то больно много ты размышляешь — целыми днями! Интересно узнать, о чём же?
Лесовик отвернулся: ему стало как-то неловко. Окончательно сконфузившись, он схватил со скамейки тряпку и принялся усердно вытирать кофейную лужицу на столе.
— Вот так! — наконец проговорил он, бросая тряпку обратно на край скамейки, очень довольный, что хоть на минутку отвлёк внимание Лисоньки от своей персоны.
Напрасная надежда — она захохотала и того пуще. Показывала то на стол, то на тряпку и хваталась за живот от смеха. Да и как же не смеяться, если кто-то вытирает стол собственной шапкой!
«Бедненький Лесовик, — пыталась урезонить себя Лисонька, — он же не виноват! Когда проживешь на свете столько сотен лет, поневоле станешь немножко рассеянным и неуклюжим». И она опять прыснула, потому что Лесовик наконец заметил свою оплошность.
— Ой, как это невежливо — смеяться! — ойкала Лисонька и заливалась вновь. До чего же смешон был раздосадованный Лесовик с его жёсткими патлами, торчащими во все стороны света!
Но когда она наконец отсмеялась, то кинулась на помощь: шапка мигом была выстирана, расправлена и вывешена сушиться над печкой. Заодно Лисонька убрала в комнате. Лесовику оставалось лишь сидеть и смотреть. Порядок в доме его не слишком-то волновал, но у него не было сил противиться, потому что Лисонька была совершенно очаровательная барышня — хотя и слишком юная для бесед на серьёзные темы. Но во всяком случае — радость для стариковских глаз.
И потому Лесовик не стал возражать, когда Лисонька принялась напяливать на него пальто и искать на полке фонарик. Ясное дело — она хотела выйти из дому. И вид у неё был такой решительный, что Лесовик не посмел даже спросить зачем. Дверь отворилась — и вот они уже стоят на пронизывающем ночном ветру. Напрасно Лесовик хлопал глазами: темень была непроглядная — хоть открывай глаза, хоть закрывай. Но Лисонькины фокусы на этом не кончились. Она взяла из руки Лесовика фонарик, будто собственный, и щёлкнула выключателем. Фонарик засветился бледным клином — как раз достаточно, чтобы видеть, куда ставишь ноги.
