Исторический коммунизм отбросил метафизику, высший принцип светского утешения. Мы восстановим этот принцип в своих правах.
Исторический коммунизм отбросил необходимость бороться за нового человека и новый гуманизм. Мы вернем это в новый проект и новую жизнь.
Исторический коммунизм совершил онтологическую и одновременно психологическую ошибку. Он не сумел победно, радикально противопоставить принцип жизненной полноценности (того, что Эрих Фромм назвал словом «быть») – принципу отчужденности (названному Фроммом словом «иметь»). Мы исправим эту ошибку.
Исторический коммунизм вообще не сумел построить мост между частным принципом эксплуатации и общим принципом отчуждения. Мы построим этот мост.
Исторический коммунизм остановился, решив индустриальные задачи, у того барьера, за которым наука становится полноценной производительной силой. Со всеми вытекающими из этого политэкономическими и политическими последствиями. Мы возьмем этот барьер.
Мы признаем, что место интеллигенции как прослойки занимает когнитариат как класс, обладающий в XXI веке всеми правами, вытекающими из того, что наука стала полноценной производительной силой.
Мы понимаем, что этот класс разгромлен в последнее двадцатилетие. Что ж, тем самым именно он в России стал наиболее гонимым, наиболее эксплуатируемым. Мы соберем осколки разгромленного класса. Мы достроим этот класс и обопремся на него.
Четвертый проект не только историческая необходимость. Не только единственный способ спасения человечества от гибели. Он еще и способ легитимации власти.
Модерн легитимировал власть капитала. Четвертый проект легитимирует власть российского когнитариата. Разгромленного и униженного, но не уничтоженного.
Мы понимаем, сколь чудовищно сложна поставленная перед нами задача.
Мы понимаем, сколь труден путь, ведущий к ее решению.
Но мы понимаем и другое. Что никаких других вариантов спасти Россию нет. Что гибель России станет еще и гибелью человечества.
Внутри абсолютной безвыходности, порожденной чудовищным поражением нашей страны, мы нашли маленький просвет. Мы увидели, что из тупика выйти можно. А значит, и нужно.
Мы лишь нащупываем пути этого выхода. Но там, где раньше мы видели лишь абсолютную безысходность, – луч света, бьющий сквозь узкую щель. Свет этот – из нашего посткапиталистического будущего. Построив которое, мы искупим случившееся двадцать лет назад. Мы вернем утраченное и обретем большее.
Мы еще не прозрели до конца. Но мы уже не слепы. И не беспомощны. Мы хотим прозреть сами – и помочь прозреть другим. Мы собираем всех, кто стремится к тому же самому. Мы преодолеваем дух поражения в себе и других.
У нас есть шанс на победу. И мы должны его использовать до конца. Это наш долг перед живыми и мертвыми.
Хвалынск. 14 августа 2011 года
Революция как любовь
(Интервью с Сергеем Кургиняном впервые опубликовано на сайте Lenta.ru 23.03.2012)
Сергей Кургинян собирается создавать партию и занимать оставленный Зюгановым левопатриотический фланг российской политики. В интервью «Ленте. ру» политолог рассказал, что политический плюрализм и независимые суды – это полный бред, покритиковал Путина за преклонение колен в Катыни, высказался в поддержку Сталина и предложил себя застрелить.
«Лента. ру»: Как вы относитесь к победе Путина, положительно или отрицательно?
Сергей Кургинян: Я отношусь сдержанно.
– Это что значит?
– Это значит, что я стратегически не согласен со всем, что осуществляется в России на протяжении последних 20 лет. Я верю, что Путин пытается спасти некий курс, который был начат после распада Советского Союза. Поскольку я считаю, что этот курс спасти нельзя, что эпоха кончилась, что все упования и все вопросы о капиталистическом проекте в России закрыты, то попытка Путина спасти этот проект вызывает у меня глубочайший скептицизм.
Одновременно с этим у Путина есть некая концепция суверенитета – локального, национально-буржуазного. Она состоит в следующем: есть здоровенный дом, называемый мировое сообщество. В нем есть квартиры, и Россия должна занять какую-нибудь хорошую квартиру и целиком туда заселиться. Но я считаю, что это невозможно, так как этот дом напоминает даже не тюрьму, а нечто похуже. А Путин считает, что можно.
– Это все ваши разногласия?
– Возникает колоссальное количество разногласий. Например, что сейчас творится вокруг Ульяновска: будет там логистический центр НАТО или не будет. Путина сейчас за это критикуют те же самые люди, которые воспевали слияние России и Запада.
Вся стратегия Путина заключается в том, что он колеблется между уступками и огрызаниями, уступками и огрызаниями. Если он прекратит огрызаться – его съедят, если он прекратит уступать – его тоже съедят. Когда ты входишь в некий дом, ты должен, с одной стороны, отстаивать свое право на хорошую квартиру, с другой – принимать правила этого дома. В рамках своей концепции, он делает то единственное, что может делать.
А я считаю, что России в этом доме места нет, что ее все равно уничтожат. Концепция Путина неправильная, и у России никакой возможности уцелеть в ее пределах нет.
– И что же делать?
– Менять концепцию – с суверенитета национально-буржуазного на глобальный альтернативный суверенитет, который был при СССР. Мы же не залезали в чей-то дом, а строили свой сверхдержавный дом на основе альтернативных представлений о развитии, о ценностях – обо всем. Подверстали туда мировую соцсистему, потом часть Азии, национально-освободительное движение. И вот в пределах этого дома Россия могла найти себе очень неплохое место. Если Россия не вернется в эту очень болезненную и издержечную парадигму, то она просто исчезнет лет через пять.
– Ого, уже через пять? Во время третьего путинского срока?
– К 2017 году. Все, что происходит, я называл и называю ликвидкомом. И сказал я это не сейчас, а тогда, когда все нынешние критики Путина восторгались им немерено. Но то, что у нас с Путиным разные концепции суверенитета, не означает, что у нас не может быть никаких точек схода.
У меня с Ельциным, непримиримым врагом которого я являлся, была точка схода – Басаев. Здесь мы сошлись. Я сказал, что Басаев – мерзавец, который должен быть уничтожен, и он с ним боролся. Но это же не значит, что я в этот момент стал главой администрации Ельцина или его дворцовым политологом. Я был автором газеты «Завтра» и говорил, что он должен сесть на скамейку нюрнбергского трибунала. И ничего, он это подчеркивал карандашом и что-то по этому поводу рычал.
Национальный консенсус – это и есть главный принцип, который отсутствует сейчас в России. Во время Великой французской революции были жирондисты и якобинцы. И воевали они друг с другом так, как не дай бог. Гильотины и так далее. Но каждый раз, когда вторгались пруссаки или англичане, поднимали голову сепаратисты, они действовали сообща. Потому что был консенсус: преклонение перед величием Франции. У нас в эти 50 дней консенсуса не возникло. Если бы он был, то противостояние необязательно завершилось бы победой Путина.
