– Рано. В десять где-то. Все были взбудоражены тем, что в наши ряды затесался мужчина, и обсуждали это. А я под шум хорошо засыпаю.
– Серьезно?
– Да. Если не орут, а просто разговаривают в полтона, мне так даже лучше. Голоса, как журчание ручья.
– Ты же слышала мой разговор с техником? – Он перестал «выкать». То ли так замучился, что не до условностей, то ли видел в Маше свою дочку. Она выглядела моложе своих лет, а он старше. Двадцать и пятьдесят. Отец и дитя. – В начале девятого камеры еще работали, но отснятого материала мы не имеем. Значит, кто-то отключил запись.
– Так, может, из-за сбоя информация потерялась? У меня было такое. Проводку закоротило, и на компе половина файлов пропала.
Назаркин сердито и обиженно посмотрел на Машу.
Как вы мне надоели, вот что читалось в его глазах.
– Мы рассматриваем вариант, что запись отключили. Кто это мог сделать?
– Никто. Комната охраны, где стоит пульт управления камерами, заперта. Как бы кто-то из нас туда попал?
– Никого из персонала не было уже в здании, это я знаю. Только ваша жрица.
– Кто? – не поняла Маша.
– Мира Васильевна Салихова. Я когда увидел ее портрет в золоченой раме, вспомнил идолов индуизма. Удивился, что вы связки цветов на него не вешаете и фрукты не подносите.
– Портрет, как я слышала, повесили сразу после открытия. Сюда журналистов привезли, и репортаж был снят как рекламный. Мира же в политику рвалась.
– Все это не важно сейчас, – перебил ее Назаркин. – Вспомни мой вопрос.
– Так я уже ответила на него. Ключи от комнаты охраны в сейфе. Кто мог его открыть?
– Лида, например.
– Почему именно она?
– Она тут живет полгода.
– Четыре с половиной месяца, – поправила его Маша. Она любила точность.
– Пусть так. Но за это время можно вычислить код замка. Да и ты справилась бы. Даже этот ваш… Антон! Он тоже мог. Один раз подглядеть – и вуаля, сейф нараспашку.
– Нет, Антон не мог. Он всегда был в центре внимания. «Сестры» его взяли в оборот, потом отвели к Мире…
Назаркин схватил Машину руку и сжал. Не больно, но чувствительно. Она хоть и поняла, что опер так концентрирует ее внимание, все равно запротестовала:
– Не ломайте мне пальцы!
– Извини. – Руку ее он отпустил, но глазами практически впился. – Так, а Лида?
– Что – Лида?
– Она была в спальне, когда «сестры» обсуждали Антона?
– Да. Она прониклась к нему больше, чем остальные. И принимала самое горячее участие в беседе.
– Не выходила из комнаты?
– Вообще она отвела его к Мире. Потом вернулась. И снова убежала. – Маша задумалась. – Лидуся постоянно носилась туда-сюда. Но все мы делаем то же. Кто в туалет выходит, кто покурить, кто посмотреть телевизор. У нас же не зона. Мы свободные люди. И по зданию перемещаемся, когда хотим.
– Почему она тут? Четыре с половиной месяца?
– Лидуся? Но я думала, вы знаете, ей некуда идти. Отец ей не давал жизни. И она сбежала.
– Это я знаю, – нетерпеливо отмахнулся Назаркин. – Но почему она тут? Можно же арендовать квартиру или комнату. Я посмотрел по документам, она отчисляет центру сумму, на которую можно снять отдельное жилье. А Лида еще «Силе духа» оказывает бесплатные услуги. И при этом обитает в общаге. Делит комнату с четырьмя соседками, моется в общем душе.
– А если она не может одна? И ей лучше с соседками, которые ее понимают, а она их? Это не общежитие, а братство. В нашем случае сестринство. И Лидуся его сердце. Она помогает всем вновь прибывшим и чувствует себя нужной.
– Ладно, принимается. И помогать «сестрам» можно, приходя в центр в свободное время. Зачем жить по установленным кем-то правилам? То есть не выходить за пределы здания после девяти? – все больше распалялся опер. – У вас же комендантский час тут.
– Да не представляет она, что делать в городе после девяти, – так же горячо возразила Маша. – Она привыкла к комендантскому часу. Отец требовал, чтоб Лида являлась домой в определенное время. Если опаздывала на десять минут, ее наказывали.
– Так я к чему и веду? – перешел на крик Назаркин. – Положение Лиды не особо изменилось. Она по-прежнему зависима от кого-то и подчиняется распорядку.
– Но теперь это ее выбор. Ее к этому не принуждают. Лидуся сама хочет так жить. И живет!
Назаркин не знал, что еще сказать. Он, имея восемнадцатилетний опыт супружества и двух дочерей пятнадцати и девяти лет, давно понял, что с женщинами спорить бесполезно. У них своя логика. Когда жена слышала это, всегда фыркала и заявляла: «У нас пусть своя, но есть, у вас же никакой!» И попробуй оспорь. Все равно не услышит. Вот так и сейчас… Маша как будто не слышала Назаркина. И он решил с ней больше не разговаривать. Поэтому, отмахнувшись, ушел. Ему на смену тут же явился еще один представитель сильной половины человечества. И это был почти однофамилец опера – доктор Назаров.
Он был без халата. В одежде, которая вызывала недоумение. Какие-то пузыристые брючки со стрелками, свитерок с катышками. Наверняка он всегда носил ЭТО. Но халат скрывал и пузыри, и катышки. И облагораживал образ доктора.
Маша слышала сплетню о том, что Назаров когда-то был любовником госпожи Салиховой. Сплетня дошла до нее во время сеанса групповой терапии. И тогда он был в халате. Маша поверила. А сейчас засомневалась… Разве женщина, которой посчастливилось выйти замуж за самого Ясона, сможет после этого смотреть на другого? Да еще обычного такого…
Ясон был детской Машиной любовью. Вернее, артист, который играл этого персонажа. Звали артиста Дмитрием, и имя это было настолько обычным, что Маша тут же его отринула. Фильм ничего особенного собой не представлял, успеха у публики не имел. Все посмотрели и забыли. Маша тоже. Но главный герой врезался и в память, и в сердце. Когда она прочла о том, что Ясон (то есть артист Дима) женился, то расплакалась. Она надеялась, что ее любимый не будет торопиться с браком и дождется ее. Но он разочаровал. Мало того что повел к алтарю другую, не Машу, так еще такую… такую… Никакую. Сказать, что Мира некрасива, язык не поворачивался. Да и разница в возрасте в глаза не бросалась. И все же она была не парой Ясону. Рядом с ним могла оказаться только богиня… Или Маша! А не какая-то там выскочка Мира Салихова. Ясон с ней долго не прожил. Развелся через пару лет. Снялся в паре картин и пропал. Писали, что постригся в монахи. Так настрадался, видно, в браке, что решил лишить себя всех женщин планеты. В том числе Маши.
Тем временем доктор Назаров уселся рядом с ней и без слов протянул пачку мятных таблеток. Он с ними не расставался. Постоянно посасывал, будто у него хроническое простудное заболевание и без ментола ему не дышится. Маша предположила как-то, что так психиатр заглушает запах алкоголя, но Лидуся уверила ее, что Назаров не пьет. Зашитый.
