Антон взял чашку, оставив блюдце на столике, и поднес ее ко рту. Но перед тем, как сделать глоток, втянул носом аромат. Ноздри расширились, ресницы затрепетали. Мира отвернулась. Она не могла спокойно смотреть на этого мужчину. Она его хотела. Того, прежнего Антона, нет. А этого да. Хотя, по сути, что изменилось? Перед Мирой тот же мужчина, только с темными волосами и без дурацкой бороденки.
Он что-то спросил, она ответила. А потом предложила выпить. Он согласился.
Свет растворялся в темноте, как сахар в крепком чае. Кто-то более возвышенный наверняка придумал бы другое сравнение. Но Мира мыслила приземленно. По-бытовому. Поэтому, когда «сахар» растворился-таки в «чае», она включила торшер. Были бы свечи, она зажгла бы их, но увы…
Они выпили на брудершафт и перешли на «ты». Так стало легче и сложнее. Легче общаться, не запинаясь за порог уважительно-отстраненного «вы». Сложнее держать дистанцию. Когда нет порога, так и тянет броситься вперед. Без опасений и оглядки. Но нельзя. Всегда нужно ступать осторожно, а сейчас особенно. Мира уже не та, что раньше. Еще лет семь назад она, спотыкаясь, падая, проваливаясь, налетая на невидимые стены, морщилась, отряхивалась и неслась дальше. Ее отвергали, обманывали, использовали, бросали (это не то, что отвергали, хуже), и это было больно, но терпимо. Заживало на Мире быстро. Тогда, не сейчас… Тогда она была уверена в себе. Если кто-то не оценил ее, значит, дурак. Она молода, хороша собой, сексуальна, весела, щедра, богата. И умеет любить. Это дано не всякому. Но как за сорок перевалило, после каждого падения Мира поднималась с тяжестью. И долго мучилась болями. Она уже не коленки обдирала, а внутренние органы повреждала. И не было уверенности в том, что это мужики дураки и проблема не в ней… В ней, в ней проблема! Она теряет товарный вид, сексуальность и веселость. И щедрость ее уже не безгранична, поскольку кризис отразился на финансах. Любит так же, как раньше, если не сильнее… Да только кому это надо?
– Я так много говорил о себе, а ты молчала, – услышала Мира голос Антона и перестала терзать себя размышлениями. – Может, поменяемся местами? Теперь ты расскажешь о себе, а я послушаю.
Она колебалась. Выворачиваться наизнанку перед малознакомым мужчиной… Да еще тем, в ком заинтересована… Стыдно. Но Мира понимала, что, если покажет Антону свою слабость, он проникнется к ней. Значит, надо выдать историю своей жизни в варианте «уси-пуси». Понятное дело, госпожа Салихова никому не рассказывала о том, что стала виновницей смерти супруга, но остальные факты не скрывала. Мира была правдивым человеком и, если ее вызывали на откровенный разговор, ничего не выдумывала, не интересничала, себя не выгораживала и не клеймила позором тех, кто разбивал ей сердце. Но сейчас она решила изменить себе.
– Мои родители умерли, когда я училась в институте. Заморили себя голодом в знак протеста…
Ее монолог был кратким, но очень страстным. Мира даже слезу пустила, причем осознанно. Ревела она обычно от злости, а никак не из жалости. Но Салихова оплакала. И себя, молодую, одинокую, брошенную на произвол судьбы сначала матерью с отцом, затем мужем. Ведь он так же, как и они, сам виноват в своей кончине. Только родители себя голодом морили, а Салихов травил алкоголем.
Антон Мире сочувствовал, но утешить не пытался. А Мире так хотелось, чтоб он обнял ее, прижал к себе.
Они допили вино. Госпожа Салихова сходила за «Бордо», но перелила его в бутылку из-под «Саперави». Антон разницы не почувствовал. Да и Мира тоже. Вино и вино.
Под вторую бутылочку поговорили об общем прошлом. Том самом, в котором Антон был поп-звездой, а Мира его почитательницей. Он как будто даже вспомнил ее. И заметил, что всегда тянулся к таким, как она, «наполненным», но таких бы ему Аэлита не простила, и он подпускал к себе «пустых».
Когда и вторая бутылка опустела, Мира решила, что хватит полоскать кишки (Салихов употреблял это выражение, он же научил ее пить водку), и принесла «Блек лейбл». Оба были под легким хмельком и считали, что чуточку вискарика не повредит. Тем более они градус повышают, а не понижают, а это вроде как правильно.
– Ты составил план на будущее? – спросила Мира после того, как они пригубили виски.
– Не точный.
– Посвятишь в него?
– Есть у меня знакомый, который может фальшивый документ сделать. Обращался к нему уже. Закажу загранпаспорт и, как готов будет, свалю из страны.
– Долго его делают?
– От многого зависит, но больше от денег. За десять штук баксов организуют хоть завтра. Но у меня столько нет, поэтому придется подождать. Думаю, дней пять, максимум семь.
– А в эти пять, семь дней ты…
– Буду передвигаться к границе с Китаем. Не самолетом или поездом, а на перекладных. Хотя сейчас даже в междугородные автобусы фиг сядешь без документов. В кассах требуют паспорт. Но всегда можно договориться. Еще есть электрички. И автостоп никто не отменял.
– То есть ты собираешься осесть в Китае?
– Хочу там побывать как минимум. Если понравится, то и осесть. У меня дед китаец, – признался Антон. Мира и до этого видела в его лице азиатчину, но думала, что за это спасибо татаро-монголам, которые несколько веков назад «попортили» русичей. – Я его плохо помню. Только его рассказы о родине. И так мне всегда хотелось в Поднебесную! Но когда появилась возможность путешествовать, летал куда угодно, только не в Китай…
– Но если ты начнешь передвигаться к Поднебесной, то как получишь свой паспорт?
– Пришлют, куда нужно. Службой доставки, почтой, курьером.
– А если дождаться документа в Москве? А получив его, взять обычный пакетный тур и улететь на Хайнань, к примеру?
– Это проще, удобнее, но… Опаснее. Аэлита может вычислить меня. И найти. Лучше замести следы…
– Антон, если ты останешься у меня, то бояться нечего. Живи. Я буду помогать.
Всесильной Аэлиты Мира не боялась. Она – страшилка Антона, не Миры. А если эта женщина нагрянет, госпожа Салихова не оробеет. Не таких, как говорится, видали! Ноги Мире не простреливали, но утюг на спину ставили. Причем не пытали, а скорее хулиганили. Потому что было это не в начале девяностых, а в конце, когда даже бандиты стали цивилизованнее… Или изобретательнее! Какой утюг? Когда можно ввести в вену вещество, от которого тебя будет ломать так, что лучше сдохнуть, чем терпеть. Его, кстати, Мире тоже вводили. Но она все выдержала. Так ей ли бояться какой-то Аэлиты?
– Ты такая замечательная, – прошептал Антон. Он расчувствовался, и на его глазах выступили слезы. Это все вино, подумала Мира. Но стала желать Антона еще больше. Она обожала чувствительных мужчин. – Я безмерно тебе благодарен, но я не могу злоупотреблять твоей добротой. Уеду сразу, как решу вопрос с паспортом.
– То есть завтра?
– Скорее всего.
– А если я скажу, что прошу тебя остаться не из сострадания к тебе, вернее, не только из-за него?
