Он ведь тогда, перед экспедицией, снова пытался ее убедить, что на этот раз ей ехать не стоит. К тому времени его уже назначили руководителем, он сам утверждал маршрут, отлично понимал, какие будут условия. Но куда там, разве можно было свернуть Надьку с намеченного пути? Она нервно вскакивала, прикусывала губу, топала ногами, раздувала ноздри.
– Что за дискриминация? Я, в первую очередь, ученый, а потом уже женщина! Грекова ты же не отстраняешь от экспедиции, а у него, между прочим, астма. А я – здорова как бык! И ты не можешь лишать меня работы только по половому признаку.
И он, конечно же, снова пошел у нее на поводу.
Сколько раз он потом мысленно возвращался к этому разговору, корил себя за то, что не настоял, не хлопнул кулаком по столу. Пусть бы она разозлилась, пусть бы обиделась, посчитала его женоненавистником, самодуром, эгоистичным засранцем. Пусть бы даже все у них на этом и закончилось. Пусть бы она ушла, подала на развод. Он все мог бы стерпеть, зная, что она жива, хотя и живет где-то далеко от него, может, даже с кем-то другим. Вот так же злится, кричит, закусывает губу. Хохочет, дерзит, работает, читает, свернувшись в клубок на диване и накручивая на палец прядь волос. Грызет свои любимые козинаки, трет переносицу, забывает дома зонтик. Знать, что все у нее хорошо, даже если они не вместе, было бы в сотни, тысячи раз легче.
Но он не настоял, не надавил. Он поддался, как множество раз до этого. И все произошло так, как произошло. И ничего уже не изменишь, не отмотаешь назад. И он всегда будет виноват…
Дмитрий поднялся с дивана, нашел в шкафчике засунутую подальше пачку сигарет. Он редко позволял себе курить, только если совсем невмоготу становилось. Вот как сейчас.
Он вышел на крыльцо. Ночь была теплой. На фоне черно-синего неба темнели силуэты пальм. Зубчатые края широких листьев оставляли на земле изломанные тени. Высоко над землей серебрились крупные звезды. Откуда-то издалека доносилась музыка, смех, крики. В зарослях высохшей от солнца травы стрекотали цикады. Где-то в отдалении ухала ночная птица.
Он закурил, и дым от сигареты тонкой струйкой потянулся вверх. На губах остался горьковатый вкус.
Он давно не позволял себе думать об этом, вспоминать, предаваться бессмысленным сожалениям. Знал по опыту, что это только измучает его, а изменить все равно ничего нельзя. Обычно ему легко удавалось держать себя в руках, сказывались годы практики. Но эта женщина, которая сегодня так настойчиво вторглась на их уединенную станцию, что-то всколыхнула внутри, вызвала мучительные воспоминания.
Тоже, наверное, считает себя отважным ученым, которому все по плечу. Нравится играть в равенство полов, строить из себя своего парня и не задумываться, что в критической ситуации ее врожденная слабость может оказаться роковой. Он больше не играет в эти игры. Хватит с него, слишком дорого досталось ему понимание того, что равенство полов имеет смысл только в цивилизованном мире, в городе, со всеми его удобствами и высокотехнологичными разработками. А когда попадаешь в дикие условия, в мир не тронутой человеком природы, в силу вступает первобытный закон – кто сильнее, тот и выживет.
И эта – как там ее, Мария? – наверняка со свойственным ей апломбом думает, что сможет со всем тут справиться. Полезет к вулкану, станет опускаться под воду. А он, значит, должен будет с ней нянчиться и ежедневно смотреть, как она по своей бабьей дури рискует жизнью? Нет уж, благодарим покорно. Но с другой стороны, прогнав ее, он ведь ничего не изменил. Она все равно будет лезть на рожон, только в его отсутствие. А значит, и помочь в случае чего он не сможет. Правда, ему-то какая разница? Пусть хоть шею себе свернет, ему-то что за дело до нее?
Задумавшись, Дмитрий не заметил, как сигарета истлела и окурок обжег пальцы. Он от неожиданности отбросил его в сторону, и тот полетел вниз с высокого крыльца, рассыпая в темноте каскад оранжевых искр.
Пожалуй, он будет все же за ней присматривать. Издалека. Не вмешиваясь в происходящее. Просто для очистки совести, чтобы эта фифа не наломала тут дров. Потому что ему на фиг не уперлось помогать потом местным береговым службам, когда они будут осуществлять спасательную операцию, поднимая со дна батискаф, а то и – не дай бог – придется доставать из моря ее раздувшийся от воды труп.
От принятого решения на душе почему-то стало легче. Дмитрий вернулся в помещение, снова растянулся на диване и на этот раз довольно быстро уснул.
Мария
– Вот урод! – со злостью выдохнула Мария. – Хам, самодовольный ублюдок!
– Тише, тише, чего ты так разошлась, – рассмеялся Павел.
Они как раз залезали в невероятно грязный бело-зеленый автобус, на пыльном боку которого кто-то написал на местном наречии пиджин: «Помой меня». Улыбчивый водитель-индус в рубашке с темными влажными пятнами под мышками – что и неудивительно было, учитывая царящую вокруг жару, – услужливо распахнул перед ними дверцу. Хорошо, что хоть багаж они оставили в отеле, можно будет прокатиться в порт налегке.
В автобусе, несмотря на открытые окна, дышать было нечем. Мария, порывшись в кармане шортов, вытащила пачку бумажных салфеток и промокнула пот со лба.
Павел внезапно дернулся в сторону и истошно заорал. Мария, обернувшись, увидела, что на плече у него сидит влетевшая в окно автобуса огромная, как блюдце, ярко-синяя бабочка.
– Убери ее отсюда, – вопил Паша.
– Да она же не ядовитая, – засмеялась Мария, дотянулась до его плеча и осторожно сняла с Паши гигантское насекомое.
Бабочка доверчиво обхватила лапками указательный палец, и Мария поднесла ее поближе к лицу, любуясь удивительно яркими, тончайшими крыльями.
– Да мне плевать, ядовитая или нет, – передернулся Павел. – У меня же фобия, я ненавижу этих тварей.
– Вот теперь я знаю, чем тебя шантажировать, если что, – рассмеялась Мария. – Не станешь слушаться в экспедиции, буду пугать, что напущу тебе бабочек в комнату. Посмотри только, какая она красивая!
– Фу, убери ее на хрен, – скривился Павел.
И Мария, потянувшись через него к окну, осторожно выставила руку на улицу, тихонько взмахнула ею, и бабочка, распластав тончайшие синие крылья, полетела куда-то вдаль.
В Хониару они прилетели только сегодня утром. Позади был утомительный перелет с тремя пересадками, но больше всего Марию поразило здание местного аэропорта. Ветхое, одноэтажное строение, запруженное людьми, сидящими на мешках с рисом и чем-то еще съестным. Все они галдели, обнимались, совали друг другу багаж, выкрикивали напутствия улетающим родственникам. И все время, не переставая, улыбались. Марию буквально ослепило такое количество самых искренних широких и белозубых улыбок. Этой местной привычкой легко было заразиться, Мария уже ловила себя на том, что невольно улыбается всем встречным в ответ – так искренне и приветливо они на нее смотрели.
Ей уже начинало казаться, что они прибыли в поистине сказочное место и экспедиция будет похожа скорее на отпуск, чем на работу. Ну ничего, тот мужлан с метеостанции быстро развеял ее заблуждение. Какой же неприятный тип! Мария невольно поморщилась, вспомнив их утренний диалог с Дмитрием.
