Он был похож сейчас на пирата, лихого контрабандиста. И хотелось запеть что-нибудь вроде: «По рыбам, по звездам проносит шаланду…»
Олег впервые позвал меня прокатиться на принадлежащем ему катере. И я согласилась, конечно, несмотря на вечерний концерт, на то, что мне сейчас следовало бы набираться сил, лежа в постели, в номере с задернутыми шторами.
Вместо этого я стояла босиком на влажной от морской воды палубе и наблюдала, как Радевич умело управляет катером.
Мы впервые были с ним наедине, совсем наедине – в доме все же всегда оставалась охрана, прислуга, в любой момент мог приехать неугомонный Ромашов. Здесь же не было никого, кроме нас. Вероятно, Радевич считал, что в открытом море ему ничто не угрожает, и никого из службы безопасности с собой не взял.
А может быть…
Может, ему просто хотелось побыть со мной вдвоем.
Так или иначе, я, разумеется, не могла не воспользоваться случаем. Ради дела, конечно.
Дело… Иногда это бывает даже удобно. Отличное прикрытие от самой себя…
Мы отплыли уже достаточно далеко, когда Олег заглушил мотор. Береговой линии было почти не видно, она дробилась в ярком солнечном свете, плавно покачивалась вместе с катером.
Радевич босиком прошел в каюту, вынес брезентовый чехол и принялся доставать удочки.
– Умеешь рыбачить? – Он обернулся ко мне и улыбнулся.
Я смотрела на него, щурясь от бешено бившего по глазам солнца.
– Конечно, я же на Волге выросла.
– Правда? – удивился он. – Надо же, я до сих пор ничего о тебе не знаю. Ты как будто однажды просто появилась на сцене и запела… Человек без прошлого, без родины…
– Это просто имидж, – отозвалась я. – Поверь, над ним немало поработали специально приглашенные профессионалы. А мне теперь приходится его поддерживать. Кому захочется узнать, что загадочная дива на самом деле – всего лишь девчонка из российской глубинки?
– Мне захочется, – заметил он. – Я сам из Саратова. Все детство провел на берегу Волги, с удочкой. Однажды такую щуку поймал – четыре кило!
Я засмеялась.
– Ага, знаю я эти рыбацкие рассказы! Во-о-оот такую щуку, – я широко раскинула руки, поддразнивая его.
– Не веришь? Это все потому, что сама, наверное, в жизни ничего крупнее плотвы не ловила.
– Ну, вот еще! У меня был сосед, Вовка. Мальчишка на пять лет меня младше. Он, кажется, был немножко в меня влюблен – ну, знаешь, как маленькие мальчики иногда влюбляются во взрослых девочек? Так вот, мы с ним как-то раз вытащили судака, здоровенного такого. Его мать потушила его в сметане, а потом скормила какому-то очередному своему ухажеру. Вовка, бедняга, негодовал.
– А что потом с ним стало? С Вовкой?
– Не знаю, – пожала плечами я. – Я в шестнадцать лет уехала в Москву. Учиться…
Там, где возможно, всегда нужно говорить правду. Она сделает правдоподобнее всю остальную ложь. В случае с Олегом опасность была в том, что мне отчего-то нравилось рассказывать ему именно правду. О своем детстве, о приволжском городе, даже о Вовке…
Нравилось думать, что мы росли с Олегом так близко, что, возможно, в одно и то же время дурачились в водах великой реки. Что нас что-то связывало, объединяло. Что мы могли бы встретиться еще тогда, и все могло бы сложиться по-другому…
Снова ненужные, лишние мысли.
– Ну, держи тогда. – Олег протянул мне удочку. – Посмотрим, у кого из нас будет лучше улов.
Мы расположились на корме, опустив ноги в воду.
Поплавки лениво подрагивали на матово-зеленой морской глади, лески серебрились в солнечных лучах. Сонное золотое марево опустилось на нас. Я прислонилась головой к Олегову плечу, и он одной рукой обнял меня, прижал к себе. Сдвинул очки на лоб и посмотрел пристально, как будто в саму душу. А потом сказал:
– Ты удивительная… Я никогда не думал…
И осекся.
Я уже знала, что слова даются ему тяжело. Я и не хотела, отчаянно не желала их слышать. Черт знает, почему – это ведь было бы лучшим подтверждением того, что мне все удалось.
– Я… – снова начал он.
– У тебя клюет, – прервала его я.
Он мотнул головой, перевел взгляд на поплавок и тут же выпустил меня, подался вперед.
– Точно! Ну, сейчас…
Он осторожно, чтобы не потревожить клюнувшую рыбу, поднялся на ноги, потащил на себя леску, ловко, умело подсек. И через пару мгновений на палубу шлепнулась крупная, гладкая, посверкивающая на солнце чешуей рыбина.
– Кефаль! – победно объявил Олег.
– Ты все это подстроил, – со смехом заявила я. – У тебя там водолазы сидят под днищем и рыб тебе на крючок цепляют, я знаю!
Он откинул голову и легко, весело рассмеялся.
– Не завидуй!
– Еще чего! День не кончен, я тебя сделаю, вот увидишь!
Как страстно мне в тот момент хотелось, чтобы ничто не стояло между нами, чтобы мы в самом деле просто ловили рыбу, хохотали и дурачились под средиземноморским солнцем…
Этот день весь состоял из расплавленного солнечного света, соленых брызг и сверкающей рыбьей чешуи. Наш улов шлепался в ведро, и вода из него выплескивалась на наши босые ноги. Мы сталкивались руками в ведерке, опуская туда вытащенных из моря рыб, и хохотали. Дразнились, брызгались, хвастались добычей.
Мы были беспечными беспамятными детьми в этот день.
– Ну, хватит, – сказал наконец Олег. – Иначе Лали в жизни с этим не справится. Пошли, поплаваем?
– Иди сам, – отмахнулась я. – Меня что-то разморило на солнце.
Он быстро скинул белые летние брюки, шагнул на корму и, сложив руки «лодочкой», вниз головой ухнул в воду. Вошел в море плавно, почти без брызг, и на несколько секунд исчез. А затем вынырнул уже в нескольких метрах от катера и помахал мне рукой. Глаза мне слепило солнце и скачущие по воде блики, поэтому толком разглядеть его я не могла, видела лишь темную голову и руку.
– Э-ге-гей, на судне! – крикнул Радевич.
– Э-ге-гей, человек за боротом! – отозвалась я.
Он еще раз махнул мне, затем развернулся и нырнул. Над водой мелькнула выгнутая спина, черная и блестящая, как у дельфина.
Я постояла еще несколько секунд на палубе, затем быстро развернулась и босиком метнулась в каюту.
Так, здесь я еще не была.
Если подумать, очень удобно хранить свои тайны именно на катере, а не в доме.
Первым делом я прикрепила в незаметное место «жучок». А его «дублера» – чуть поодаль.
Затем принялась все потрошить, обыскивать, фотографировать, влезать в самые узкие щели и выволакивать на свет все, что могло в них скопиться.
