Первым моим побуждением было выкрикнуть: «Это не он!»
Вскочить со своего места и приняться увлеченно доказывать, что Олег – прямой, честный, немногословный, суровый, и в то же время неожиданно мягкий Олег – не может вести двойную игру.
Это чушь, фантастика, такая же нелепость, как, скажем, заподозрить меня в том, что я тайно по ночам конструирую ядерную бомбу!
Такое предположение совершенно не вяжется ни с психологическим портретом подозреваемого, ни с фактическими данными…
Наверное, еще лет семь назад я бы так и сделала – вскочила бы и принялась отстаивать свою точку зрения.
Но сейчас…
Я слишком много успела повидать.
Я знала нежнейших отцов, бизнес которых связан был с вовлечением неблагополучных подростков в проституцию, знала недалеких служак, оказывавшихся самыми хитрыми и изворотливыми двойными агентами, как-то водила знакомство даже с одним брутальным инструктором по гонкам на выживание, на деле оказавшимся нежной барышней, любившей полевые цветы и стихи Асадова. Я знала, что при хороших актерских данных и железном самообладании можно легко принять какую угодно личину, ввести в заблуждение самого опытного игрока.
Что, если Олег…
Что, если он раскрыл меня с самого начала и все это время разыгрывал искусный спектакль? Что, если вся эта его подчеркнутая прямота – трогательная неспособность уходить от неприятного разговора, разгадывать подтекст реплик и вычислять тайные намерения собеседника – были не более чем фарсом?!
В моем представлении Олег был человеком, который при возникновении конфликта открыто выскажет все подозрения и претензии, ни минуты не раздумывая о том, как это откликнется в будущем; первым ввяжется в драку, наломает дров, но ни за что в жизни не способен будет затаиться и выжидать, строить многоходовые комбинации по выведению противника на чистую воду.
Но ведь я могла ошибаться!
Он легко мог нарочно нацепить такую маску, обвести меня вокруг пальца…
От этих мыслей в груди почему-то делалось тесно. И вспоминалось, как Олег спал рядом со мной, привалившись чуть влажным от пота лбом к моему плечу. Какое спокойное, безмятежное было в тот момент у него лицо, как мерно вздымалась и опадала грудная клетка… Неужели и такую степень доверия тоже можно имитировать?
Разумеется, можно.
Во рту у меня отчего-то появился горький привкус.
Я рассеянно слушала Юрия Остаповича, монотонно перечислявшего, сколько поставленного в Турцию Россией вооружения в какой-то момент испарилось из документов и исчезло в неизвестном направлении. Какие меры были приняты, какие расследования проведены. Почему все нити сошлись на Радевиче. Я особенно не вникала в его слова – знала, что в случае чего мне все сможет повторить Володя.
В голове у меня билась сейчас одна-единственная мысль.
Я облажалась.
«Ибрагим, сбившийся с пути в море обмана, ты можешь обмануть всех – даже себя самого, но истина всегда сильнее любой лжи; поднимутся ветра, будут лить дожди и срываться бури, и в конце концов волны разобьют тебя о скалы… И вот ты тут – у своей Истины».
Володя прав: я подпала под обаяние объекта, увлеклась и, возможно, пропустила важные зацепки. Сколько можно закрывать на это глаза, врать самой себе? Мне и так слишком много приходится врать всем остальным, так уж с собой-то можно быть честной? Я привязалась к нему, поддалась, расслабилась. И теперь мне не хочется, отчаянно не хочется думать, что он на самом деле может оказаться хладнокровным преступником, подонком, предателем Родины, террористом…
Ведь это страшно – представить себе, что человек, с которым я оказалась настолько близка, которому почти поверила, понял, что идет некий передел мировой власти, и решил не остаться в стороне. Что он захотел поучаствовать в этом, не побрезговав оказаться по локоть в крови невинных людей, своих соотечественников…
И мне, может быть, впервые в жизни захотелось не знать правды, убежать, спрятать голову в песок, потому что я понимала, что осознать истину будет для меня непереносимо.
Я понимала, что это может быть правдой, но мне не хотелось эту правду раскапывать. Как бы я ни старалась, я подсознательно буду закрывать на что-то глаза, чего-то не замечать. Буду отчаянно желать, чтобы подозрения оказались ложными и виновным оказался другой человек. И это желание заставит меня неосознанно подтасовывать факты…
– Юрий Остапович, – решилась я. – Послушайте… Я… я обращаюсь к вам с просьбой отстранить меня от задания.
Володя издал какой-то сдавленный, хмыкающий звук. Не ожидал, бедняга, такого демарша. Но сдержался, конечно, не рявкнул при начальстве: «Ты охренела, что ли?»
Юрий Остапович, поерзав на своем кресле, посмотрел на меня с непонятным мне интересом:
– Это почему же, голубушка?
– Я… я чувствую, что не справляюсь. Олег Радевич оказался для меня слишком крепким орешком, у меня… не хватает квалификации. Я уже так долго в Турции и не заметила никаких признаков того, что он может быть связан с международной террористической организацией. Более того, составленный мной психологический портрет объекта не предполагает и тени такой возможности. И теперь, получив от вас новую информацию, я понимаю, что все это время была введена в заблуждение. Я…
– Ну-ну, милая моя, самобичевание твое нам тут ни к чему, – зажурчал Юрий Остапович. – Не разгадала, ошиблась, попала под влияние… А с кем такого не бывает? Все мы живые люди, не роботы… Ты вот что… Ты как давно уже у нас служишь, запамятовал?
– Двенадцать лет, – коротко ответила я, глядя в пол.
– Двенадцать… – пожевал губами Юрий Остапович. – Давненько… На покой-то еще не хочется, м-м?
Я быстро вскинула голову, не понимая, издевается надо мной этот пыльный бесцветный сморчок или…
На покой? Мне? Он это что… серьезно? Разве такое вообще возможно? Разве от этой организации не получаешь пулю в затылок в качестве выходного пособия?
– Ты чего глазами-то хлопаешь? – Юрий Остапович засмеялся мелким противным смехом. – Как считаешь, неужели не заслужила пенсию за выслугу лет? С надбавками за вредность?
Я коротко сглотнула. Стиснула в пальцах край футболки. Затем откашлялась и спросила:
– Но… как? Как это можно устроить?
– Ой, дорогая моя, ну что ты как маленькая? Про программу защиты свидетелей слышала когда-нибудь? Или, думаешь, это только в кино бывает? Новые документы, легенда, домик где-нибудь в тихом месте, счет в банке… Как считаешь, тебе бы такое понравилось? Или вскоре захотелось бы обратно, к приключениям?
– Понравилось! – быстро ответила я. – Не захотелось бы. Нет.
Внутри у меня было пусто.
Словно сквозь меня прошел резкий порыв ветра, унеся с собой все, что наполняло его жизнью.
Гулкая, звенящая, свистящая пустота.
