– Злость?
– Да. Я злилась на нее – зачем она заболела, зачем умирает, как будто это было в ее власти. Я не могла простить ее…
У Киры глаза наполнились слезами:
– Но мама же – другая. Она столько может. Почему она? И ты тоже! Почему ты ей не поможешь?
– Я пытаюсь. Но твоя мама устала. Нет сил жить, понимаешь? А если она не хочет сама – я ничем не помогу. Тебе надо к ней заходить – она ждет, спрашивает.
– Я не могу. – Кира зарыдала. – Я не могу.
– Послушай меня. – Марина села поближе и, как Кира ни упиралась, обняла ее за плечи. – Послушай, детка. Это больно, я знаю. Тебе придется через это пройти. Мама умрет. У тебя осталось совсем мало времени, чтобы побыть с ней, сказать ей, как ты ее любишь, выслушать, что она захочет сказать. Если ты этого не сделаешь, ты всю жизнь будешь себя казнить. Как я.
– Как ты?
– Да. Мама… Мама хотела со мной поговорить. А я струсила, не стала слушать, сказала: «Потом, успеется!» Как она на меня посмотрела!..
– Я боюсь – приду и заплачу.
– А ты не думай о себе, понимаешь? Думай о маме! Она так тебе обрадуется! Ты же сильная девочка, ты справишься. Пойди вместе с Милой, вам легче будет.
Хуже всех было Степочке – одиннадцать лет, он уже все понимал, и Марина с тоской смотрела на его неприкаянную фигурку, когда он в одиночестве бродил по дому. Он только что пережил ужасное разочарование – пару лет назад Степик доверил Марине свою самую страшную тайну: он хотел быть волшебником, как Гарри Поттер!
– Мне совсем скоро одиннадцать! Как ты думаешь, а вдруг я тоже попаду в Хогвартс?
– Я не знаю, все может быть! Но ты же не сильно расстроишься, если этого не случится, правда?
Он вздохнул:
– Я постараюсь…
Конечно, он расстроился, а Марина не знала, смеяться или плакать: такой большой мальчик, а верит в сказки! Хогвартс, надо же. Потом засмеялась уже над собой – а сама-то ты кто? Только волшебной палочки и не хватает. Марина всегда думала о Степике с огромной нежностью – между ними с самой первой их встречи образовалась удивительная душевная связь. Марина никогда не забывала, как этот крошечный темнокожий мальчик с кудрявой головкой обнял ее за шею и громко прошептал прямо в ухо: «Я тебя люблю!»
Раньше Марина недоумевала: зачем Валерия взяла Степика в дом? Она и дочерьми-то не сильно занималась, отдав их в руки гувернанток и домашних учителей, а уж мальчиком и подавно – ну, поиграет с ним немножко, и все. Как с котенком. Но теперь Марина ясно чувствовала, что в Степочке тоже есть доля той силы, которой одарены они с Валерией: он не умел читать мысли или воздействовать на людей, но был так чуток и доброжелателен, что любой, кто с ним общался, сразу проникался обаянием мальчика и заряжался позитивной энергией. «Неужели Валерия этим пользовалась?» – думала Марина, чувствуя невольный озноб, и вспоминала, каким монстром увидел ее Леший.
Валерия держалась изо всех сил, но быстро угасала. Однажды она вдруг нервно зашептала, вцепившись слабыми пальцами в руку Марины:
– Не могу я больше, не могу, скажи ты ему, пусть отпустит, не могу, сил нет…
А потом взмолилась, глядя в глаза Марине:
– Помоги мне, помоги, ты же можешь, я знаю, и никто никогда не узнает, я сама не могу, не получается, он меня держит, помоги, ты же можешь! Или нет?
И Марина, плача от бессилия и целуя ее холодные руки, забормотала какие-то глупые утешительные слова – как будто можно было уберечь от невыносимой боли, от смерти… Никогда, ни за что не смогла бы она сделать то, о чем просила ее Валерия. Даже во имя милосердия и сострадания. Все равно, как ни крути – это убийство.
Был один из немногих вечеров, когда Марине удалось поговорить с Анатолием: они сменяли друг друга у Валерии, а в этот раз к ней пошли девочки. Марине было странно вспоминать, что когда-то она боялась Анатолия – общая беда их объединила. Она поняла: он просто очень замкнутый, сдержанный человек и редко открывается для общения, но с ней – все чаще и чаще. Между ними установилась какая-то почти родственная близость. Вот и сейчас: она сидела, вытянув ноги и закрыв глаза – ждала, когда придет за ней машина, Анатолий присел напротив, пригорюнившись над бокалом бренди, они вели неспешный разговор о каких-то необязательных вещах, избегая главного, что болело у обоих. Вдруг Марина вспомнила:
– Ах да! Толя, я все хотела сказать – Валерия… Мне кажется, она кого-то очень хочет видеть.
– Она… сама сказала?
– Нет, я так поняла, по-своему. Она мучается этим. Только я не знаю, кто это.
– Я знаю, кто. Я сделаю.
Он вздохнул, потом сказал:
– А что ты ездишь туда-сюда? Тяжело же. Пожила бы у нас пока.
– Да ничего, мне не трудно. Я и так дом забросила совсем.
– Недолго осталось…
– Да.
И вдруг, бросив на нее мгновенный острый взгляд, Анатолий спросил:
– Твой – ревнует?
– Конечно.
– Боится, что?..
– Да.
– Ладно, пусть успокоится. У меня есть кому меня утешить. Давно.
– Как?
– Вот так. И Валерия знает. Она…
– Разрешила?
– Вроде того. Так что не переживай.
– Господи, как все сложно.
– Не просто, да. Кстати, о сложностях – я все знаю, Валерия рассказала. Про твоего… героя и мою вертихвостку. Так что пусть поревнует – ему полезно.
– Толь, ну что я могу сказать!
– Да ничего и не скажешь. Все мы… мужики… одним миром мазаны, как видно. Все на вас держится. Так что – крепись.
– Стараюсь.
– С тобой хорошо говорить, ты знаешь?
– Потому что я слушаю.
– Ни с кем никогда не говорил так… только с ней.
Он долго молча смотрел на Марину – ей стало неуютно под его напряженным взглядом.
– Ты так на нее похожа.
– Да нет, тебе кажется. Я другая совсем. А похожи мы только одним – ты знаешь чем.
– А ведь у нас с тобой, пожалуй…
Марина вдруг ощутила, как близко – совсем рядом! – находится ее рука, безвольно лежащая на столе, от его руки, рассеянно играющей бокалом.
– У нас могло бы… что-то получиться. Нет?
– Не в этой жизни. И тебе не кажется – ты торопишься, а?
Он с горечью сказал:
– Ты что думаешь, она вдруг выздоровеет?
На следующий день, когда Марина негромко читала вслух стихи Пушкина, открывая томик наугад, неожиданно вошел Анатолий. Валерия взглянула на него и вдруг – Марина не поверила своим глазам! – ее лицо осветилось такой радостной надеждой, что стало почти прежним.
