– Я тебе сейчас сам вставлю. – Он, щекоча, повалил ее на кровать, а Марина стала брыкаться и отбиваться. Потом Леший вдруг так сильно ее обнял и уткнулся носом в плечо, что Марина запищала:
– Лёш, ты меня задушишь. Ты что, опять, что ли? Мы тогда вообще никуда не успеем! Ну, пусти…
Он не отпускал и как-то подозрительно вздыхал. Марина присмотрелась внимательней:
– Лёшечка! Да что ты, милый! Ты что?.. Ты так испугался, когда я заболела?
Он только молча кивнул. Марина уже заметила, как муж изменился: он опять стал нежен, ходил за ней хвостом и волновался, когда долго не видел. Но она и не предполагала, что все так плохо. И стала легонько целовать его, едва прикасаясь губами, а сама осторожно вытаскивала, как занозы из тела, колючки страха и осколки отчаянья, застрявшие у него в душе. В результате в дом Анатолия они приехали последними.
Пока дети под присмотром двух нянь веселились у елки, взрослые собрались в гостиной, где тоже стояла елка, но искусственная, серебряная, с синими шарами и мерцающими разноцветными огоньками. Грустное это было Рождество – без Валерии, хотя и свечи горели, и глинтвейн благоухал гвоздикой с мандаринами, и ледяная водка разливалась по стопочкам, и гусь с яблоками удался. Постепенно все разбрелись по гостиной, невольно притягиваясь взглядами к дальней стене, где в золоченой раме висел портрет Валерии. Марина, держа в ладонях керамическую кружечку с глинтвейном, смотрела на Анатолия – постарел. Но справляется, молодец. Они впервые виделись после ее болезни, только несколько раз говорили по телефону. Даже на годовщину Валерии Марина не поехала, помянули у себя дома – да Анатолий и не собирал никого специально, потому что Юлечка как раз родила «нового мальчика», как выразился Митя.
Поймав взгляд Марины, Анатолий подошел и, опустившись перед ней на корточки – Лёшка, сидевший рядом, напрягся, – сказал:
– Как я рад тебя видеть. Ты в порядке, я смотрю.
Леший демонстративно обнял ее, и Марина, глядя в глаза Анатолию, улыбнулась – а тот, покосившись на Лёшку, незаметно ей подмигнул.
– Я скажу это прямо сейчас, чтобы Алексей слышал. Ты столько для нас сделала – для Валерии, для семьи, для меня…
– Толя, перестань.
– Валерия дочерью тебя считала. Я-то в отцы никак не гожусь, так что будешь мне сестрой, если позволишь. Слышишь, Алексей?
И тот мрачно ответил:
– Слышу.
Анатолий поцеловал ей руку:
– Великолепно выглядишь, сестренка.
Потом легко поднялся и отошел, посмеиваясь, а Марина сказала Лёшке на ухо, слегка прикусив мочку:
– Перестань пыжиться, не то я тебя сейчас перед всеми поцелую.
Анатолий, позвенев вилкой о бокал, чтобы привлечь внимание семьи, сидевшей по разным углам гостиной, сказал:
– Давайте помянем Валерию. Светлая ей память.
Все выпили, не чокаясь.
– Теперь я хочу сказать вот что: я беру отпуск. Уезжаю в Европу, потом, может быть, в Штаты. Пока планирую на год, а там будет видно. Аркаша, мы с тобой потом обговорим все дела, ладно? – сказал Анатолий.
Аркаша молча кивнул.
– И я думаю, будет лучше, если девочки поедут со мной. Возьмете академку, а там видно будет.
– А если я не хочу? – Кира дерзко взглянула на отца, оттолкнув руку Милы. – Милка, отстань!
– Одну я тебя не оставлю.
– А что, за мной и присмотреть здесь некому?
– И кого ты предпочитаешь?
Марина зажмурилась, предчувствуя, что он сейчас скажет, и крепче взяла Лёшку за руку.
– Так кого? Аркашу? Или, может быть, Алексея?!
Кира вспыхнула и рванулась было к выходу, но жесткий голос отца остановил ее:
– Сядь! Значит, это решено.
Она села, опустив голову, и оттолкнула Милу, попытавшуюся ее обнять. Лёшка отвернулся – на щеках горели красные пятна, а Юлечка, которая ничего не знала, вытаращила на него глаза. Марина спросила, стараясь переключить внимание:
– Толя, а что ты хочешь со Степиком делать? Может, пусть он у нас останется? Правда, Лёш?
Алексей кивнул.
– Аркаше с Юлечкой сейчас не до того, а у нас ему хорошо будет.
– Ладно. Нужно спросить у него, захочет ли он. Спасибо вам! Мама оставила галерею Миле, магазин – Кире. Там есть кому заниматься делами, а пока нас не будет, Аркаша присмотрит. Марин, тебе она оставила попечительство за домом ребенка, там счет специальный есть, потом обговоришь все с юристом. Ну вот, вроде бы и все…
Они притихли, подавленные его деловым напором, одна Марина, усмехнувшись, покачала головой:
– Толь, ну ты прямо планерку провел среди нас.
– Да, что-то я увлекся, верно…
– А ты больше ничего не хочешь сказать? – И показала ему глазами на Киру.
Анатолий поморщился, но все-таки произнес, вздохнув:
– Кира, ты прости меня, дочка. Не сдержался.
Кира только ниже опустила голову, а потом потихоньку вышла. За ней и все разбрелись кто куда: Лёшка с Милой пошли к детям, Аркаша повез Юлечку с «новым мальчиком» домой, а Марина подошла к Анатолию – он с тоской смотрел на портрет Валерии.
– Как мне ее не хватает, Марина. Такая боль, ты не представляешь. Когда-то картинку видел: огромная статуя разрушается по кускам – вот так я себя ощущаю.
– Горе…
В комнате было тихо, слышались только визги и крики детей у елки: Лёшка развлекал мелкоту. Марина видела, что в душе у Анатолия тьма и отчаянье, и поразилась: как он держится? Где силы берет?
– Снег идет, посмотри. – Марина погасила верхний свет, чтобы стал лучше виден медленно падающий большими хлопьями рождественский снег. Мерцали огоньки на серебряной елке, в цветном полумраке Валерия на портрете казалась совсем живой, и Марина вдруг на самом деле ощутила ее присутствие. Валерия чего-то от нее хотела, нежно, но требовательно просила, и, когда Марина поняла о чем, все в ней восстало:
– Ты меня используешь.
– А кого еще просить?
– Я не буду этого делать.
– Для него это последняя возможность.
– Обо мне ты подумала?
– Пожалуйста.
– Я не стану.
– Прошу тебя, прошу тебя, прошу тебя…
– Хорошо.
И, повернувшись к Анатолию, сказала:
– Она здесь.
– Что ты такое говоришь!
– Закрой глаза.
– Я не понимаю…
– Закрой глаза, дурачок! – нежно прозвучал у него в голове знакомый до боли, низкий, с чуть заметной хрипотцой голос Валерии, и Анатолий почувствовал, как мурашки побежали по коже. Это была она, он узнал! Ее запах, ее тело, ее губы, ее страсть – та страсть, которой ему за всю жизнь досталась крупица. Марина же не ощущала вообще ничего – она и тела-то своего не чуяла! – кроме растущей тревоги. Не надо было поддаваться Валерии, не надо! Конечно, для Анатолия это редкая возможность…
