Но Мстислав Юрьевич вдруг явственно побледнел и сделал движение, чтобы схватиться за косяк, но опомнился и опустил руку.
Шагнул к трупу, наклонился, всматриваясь в лицо, но оно было так изуродовано и покрыто запекшейся кровью, что начкрим отшатнулся.
– Фамилия? – спросил он сиплым голосом. – Лиза, фамилия ее как?
– Терентьева.
– Как?
– Терентьева.
Зиганшин повернулся к батарее, где сидел убийца. И парень, до этой минуты не реагировавший на происходящее, вдруг рассмеялся. Жутко было видеть, как смеется перемазанный кровью человек с пустыми глазами, а еще страшнее, что у Зиганшина стало такое же пустое лицо.
Такие вещи не должны происходить с людьми.
Дальнейшее Лиза помнила, как будто в замедленной съемке. Рука Зиганшина потянулась к кобуре, он достал пистолет, передернул затвор и стал наводить на убийцу.
Все отшатнулись.
Лиза только потом сообразила, как это было опасно, подходить к человеку в аффекте, когда у него огнестрельное оружие в руках.
Она вообще ни о чем не думала, когда встала перед Зиганшиным и взяла его руку с пистолетом, понимая, что начкрим с легкостью может сбросить ее захват и выстрелить.
Зиганшин опустил руку, но мышцы его оставались напряжены, и Лиза понимала – ни за что нельзя ручаться, пока пистолет у него в ладони. Вася с патрульными и Анвар Борисович застыли. Не от страха, нет, все понимали, если сейчас наброситься на начкрима, начнется драка, оружие выстрелит, может быть, даже против желания своего владельца, и тут уж как Бог расположит, кто из них окажется убит.
– Уберите сами, – шепнула ему Лиза, – положите в кобуру.
Они постояли немного, держась за руки, как старые друзья, и это были не самые легкие секунды в жизни Лизы. Потихоньку до нее начала доходить мудрость коллег. Лучше все-таки позволить застрелить подозреваемого при попытке к бегству, чем самому оказаться убитым.
Лицо Зиганшина было совсем близко, она видела, как дрожат его губы, и думала, что он сейчас убьет ее, как досадную помеху, но отступать было уже нельзя. Где-то она читала, что нельзя смотреть хищникам прямо в глаза, и теперь тщательно отводила взгляд.
Наконец он убрал оружие в кобуру и отвернулся.
– Наташа, – сказал он, наклонился к телу, кажется, хотел закрыть убитой глаза, но отдернул руку и быстро вышел из квартиры.
Лиза упала на табуретку и подняла с пола свою папку. Взяв ручку, она обнаружила, что руки ее трясутся, а сердце колотится как бешеное.
Все могло кончиться секунду назад – от этой мысли стало так страшно, будто Зиганшин до сих пор стоял над ней с пистолетом.
– Сейчас забыли, – еле выговорила она, – не до этого. Вася, пожалуйста, посмотри за ним. Надо убедиться, что он успокоился.
Шаларь кивнул и вышел, а Лиза продолжала писать протокол.
Подъехала психиатрическая бригада, забрала убийцу, и Лиза спустилась на улицу, чувствуя, что, если не подышит свежим воздухом, потеряет сознание. «Скорая» с подстанции погибшей так и стояла во дворе. Боковая дверь была отодвинута, Лиза заглянула в салон и увидела там Зиганшина. Он сидел, согнув в локте руку с закатанным рукавом рубашки, значит, доктора оказали ему необходимую помощь.
Машина стояла возле большого куста жасмина, так что его ветви, усеянные белыми цветами, нависали над ней. Небольшой, еле заметный ветер сдувал лепестки, и они, кружась, падали на землю.
Лиза отвернулась. Как это может быть в одном и том же мире, такая красота и то, что наверху?
Один медик сидел вместе с начкримом, а другой курил поодаль, глубоко затягиваясь и нервно стряхивая пепел.
Лиза попросила сигарету.
– Это брат ее, – сказал фельдшер, кивнув в сторону Зиганшина.
– Как?
– Вот так. Не знаю, как он это переживет. Я бы не смог.
– Чем можно ему помочь? – спросила она. Обсуждать, какой тяжелый удар получил Зиганшин, смысла не было.
– Мы ему релаху вкатили, поэтому нужно, чтобы кто-нибудь его отвез домой.
– Принято.
Лиза поискала глазами Шаларя. По всей видимости, тот помчался за бутылкой для врачей. Сейчас вернется и позаботится о своем начальнике, а она пойдет в отдел оформлять бумаги, стараясь не думать о том, какие страшные вещи описывает.
Фельдшер докурил сигарету и тут же взял следующую.
– Не могу поверить, что это с нашей Наташей случилось, – сказал он растерянно, – кажется, сейчас вернемся на базу и увидим ее. Такая хорошая она… Была… И Слава тоже отличный мужик. Всем нам помогал, если у кого какие проблемы возникали, знаете, паспорт получить или права, все такое… Очень любил сестру. Мог бы Бог его хоть от этого избавить, чтобы мертвой не видеть ее. Иногда знаете, кажется, что ему надо не просто нож в тебя всадить, а еще и провернуть в ране! Ой, простите! Неудачно, наверное, это я сейчас сказал.
– Ничего.
– Не так редко пациенты нападают на нас, – продолжал фельдшер, – чаще всего пьяные куражатся, но бывают и сумасшедшие. Ей-богу, звонишь в квартиру и не знаешь, что тебя там поджидает. Может, табуреткой по голове получишь или собака порвет, которую закрыть забыли. Но знаете, как это бывает, приедешь на подстанцию, отсидишься, успокоишься… Если женщина, корвалолом отпаивается, ну а мы в магазин бежим. А потом думаешь, живой, да и ладно, и эпизод забывается до следующего раза. А дальше привыкаешь, как к особенностям работы, и страх проходит. Кажется, раз ты справился с ситуацией, то и всегда будешь справляться.
Лиза вздохнула:
– Как же вы работаете?
– А вот так и работаем. Пациенты боятся врачей-убийц, мы боимся агрессивных пациентов. Будто у нас война, и каждый вызов – как высадка на территорию врага.
Руслан смотрел в окно. С больничной кровати было видно только небо и самую верхушку клена.
Небо то хмурилось тучами, то радовало яркой лазурью, иногда по нему проплывали облака необычной формы, и Руслан развлекался тем, что гадал, на что они похожи.
Он никогда не думал, что такое возможно в его жизни: неподвижность и медленные, вязкие мысли. Сколько себя помнил, он постоянно давал пищу своему уму, и если не получал информацию, то размышлял над ней. Даже после травмы он почти сразу, как очнулся, начал читать, а когда врачи запрещали это, страшно злился.
Теперь все иначе. Он лежал как в прострации, и чувствовал, что вместе с уходящей из тела жизнью уходит и сознание, и множество вещей теряют свой смысл.
Вяло думал, что скоро наступит день, когда его повезут в черном мешке по дорожке, которой он бегал тысячу раз, мимо цветущих кустов жасмина и сирени, и, может быть, они склонят над ним свои ветви, как над павшим воином.
В маленьком двухэтажном здании морга ему предстоит очень одинокая ночь среди других таких же одиноких тел, а на следующий день будет вскрытие… Думая об этом, Руслан морщился, но не знал, как избежать. Молодой трудоспособный мужик умирает от осложнений травмы… Сам бы он такую историю без вскрытия не подписал, значит, нечего подставлять Колдунова и просить об этом.
