– Я когда из больнички вышел, Крым уже был российским, а в этих краях появились бородатые дяди в черкесках и кубанках донских казаков. Все мои друзья прямо с Майдана двинули на Донбасс. Мне пришлось их догонять. Ехал автостопом, для меня это дело привычное. Ну, а в Харькове вообще повезло – дядечка с тетечкой согласились подбросить меня прямо в Изюм, где меня уже ждали ребята. Такая добрая тетенька оказалась, пожалела худенького студентика – перед дорогой и накормила, и напоила. Чай с мелиссой такой вкусный был.
Маллой с досадой плюнул и, прислонившись спиной к бамперу старенькой «Нивы», закрыл глаза. Понимая состояние парня, молчал и Черепанов. Свой рассказ Никита продолжил через несколько минут:
– Короче, я не знаю, чем меня там напоила эта тетя, но глаза я открыл уже в Славянске. Вокруг были какие-то люди с автоматами, которые, глядя на меня, смеялись и… Это я уже потом понял причину их веселья. Оказывается, пока я спал, эта добрая тетенька губной помадой написала мне на лбу «Бандера». Я так и проходил весь день, пока на ночь меня не закрыли в какой-то подвал. Ну, а там уже добрые люди подсказали, что к чему. Надпись я, конечно, стер, но пока я там был, меня все продолжали звать Бандерой. Благодаря этой тетеньке я у них там за местного дурачка был. Наверное, потому так быстро и отпустили.
– Отпустили? – с удивлением переспросил Иван.
– Ну, не сразу, конечно. Сначала я дня три в подвале сидел, и какой-то серьезный дядечка со мной беседы вел. Кто, что, где и когда… А потом мне дали телефон и разрешили позвонить домой. Пока то да се… я еще пару недель в Семеновке окопы рыл и мешки с песком таскал. Вот тогда-то и появился Свят. Правда, не один – вместе с ним приехала моя мама. Это было их условие.
Было видно, что Маллой впервые рассказывает историю своего плена постороннему человеку. Он говорил монотонно, односложными фразами, стараясь не углубляться в детали. И хотя его рассказ звучал буднично, по всему было видно, что парень до сих пор переживает случившееся.
– Это я уже потом узнал, что за меня потребовали выкуп в пять тысяч долларов. В конце концов, сошлись на трех. И еще… Мне пришлось пообещать, что в этой войне оружие в руки я не возьму.
Маллой встал и, достав из багажника гитару, стал перебирать струны.
Выдох, вдох. Хорошо дышать
Черный горох нелегко глотать.
Пули и ствол – нажал, и разошлись,
Где добро, где зло – попробуй, разберись.
А что мне надо? Да просто свет в оконце.
А что мне снится? Что кончилась война.
Куда иду я? Туда, где светит солнце,
Вот только б, братцы, добраться б дотемна.
Шаг, другой. До счастья далеко.
Эй, брат, постой, я знаю нелегко.
Вымой лицо, побрейся, улыбнись,
Выйди на крыльцо, свободе поклонись.
А что мне надо? Да просто свет в оконце.
А что мне снится? Что кончилась война.
Куда иду я? Туда, где светит солнце,
Вот только б, братцы, добраться б дотемна…
[29]На окраине села показался Свят. Увидев его, Маллой отложил в сторону гитару и, словно торопясь без свидетелей закончить свой рассказ, сказал:
– Мои друзья меня не поняли, считают предателем. Но я свое слово сдержал – оружие в руки не беру и воюю только на своей стороне. В том подвале, где меня держали в Славянске, были и другие люди. С ними во «что, где, когда» не играли. Их избивали так, что они сутками встать не могли. А другие и вовсе с допросов не возвращались. Вот с того момента я и стал помогать Святу.
«Оказывается, не все так просто, – подумал Иван. – А с виду простой веселый парень, которому любое море по колено». Глядя на Маллоя, который опять забрался в салон автомобиля, он вспомнил разговор со своим старым знакомым. Тот работал преподавателем в местном университете и хорошо знал настроения студенческой молодежи. Еще в далеком 2008 году, выступая на одном из круглых столов, который организовывала телекомпания Черепанова, он говорил о том, какой мощный потенциал хранит в себе гражданское общество Украины и особенно ее молодежь. Вся проблема в том, утверждал он, что это общество разобщено и что нужна национальная идея, которая бы его сплотила. Когда у него спросили – а что же это за идея такая, он на минутку задумался, а потом ответил: «История знает только один способ объединения нации – войну. Кто придумает Украине врага, тот и будет ею управлять». Иван хорошо помнил, что тогда эти слова в зале никто всерьез не воспринял. Их даже не стали обсуждать. Предупреждение выступающего о том, что нужно обратить внимание на молодежь, которая легко поддается внешним манипуляциям, и вовсе никто не услышал.
«А ведь Маллой мне в сыновья годится. И большая часть тех, кто сегодня воюет, это же парни, которым нет еще и тридцати. Неужели смерть этих мальчишек и есть та цена за «свободную Украину?» От этой мысли у Черепанова в груди похолодело, словно перед прыжком из люка десантного самолета, спазм сдавил горло.
– Ну, что, вы здесь – устроились? – вопрос подошедшего, как всегда, тихо священника, отвлек Ивана от его грустных мыслей.
– Завтра уехать отсюда пораньше не получится, – Святенко устало опустился рядом с Черепановым и принялся заваривать чай кипятком из термоса, который он принес из села. – В селе осталось человек тридцать-сорок местных жителей. Просят меня завтра утром провести молебен в церкви. От нее, правда, мало что осталось, и тем не менее. Люди верят, что Божье слово защитит их село от артиллерийских обстрелов.
Оказалось, что сельский батюшка погиб еще в самом начале войны. Он был не местный – приезжал на службу из Донецка. Однажды ранним утром его машина попала под перекрестный огонь в районе Путиловского моста. Изрешеченное пулями и осколками тело отца Никодима смогли достать из машины только через несколько дней. Эту историю Святу рассказал пономарь
[30] церкви, который сумел вынести из сгоревшего храма святого Александра Невского антиминс
[31], кадило, подсвечники и несколько икон.
– Я понимаю, что вы, батюшка, не имеете права на совершение полной литургии, – пытался накануне вечером найти нужные слова пономарь, обращаясь к Святенко. – Но мы просим вас провести хотя бы молебен о здравии с Акафистом Казанской Божьей Матери. Я вам помогу. Вы даже не представляете, как это сейчас нужно всем, кто здесь остался.
