— Даже я? — спросил он.
— Ха. Особенно ты.
— Почему ты так говоришь? — Теперь в его голосе слышалась обида. Что его так обидело?
— Почему, почему, почему… — сказала она.
— Да. Почему. Почему ты вечно на меня злишься?
— Я никогда на тебя не злюсь, — прорыдала она. Как все глупо…
— Злишься, — возразил он. — Вот сейчас, например. Стоит нам только что-то начать, как ты обрушиваешь на меня громы и молнии.
— Начать что?
— Что-то, — сказал он. — Друг с другом. Вот смотри: две минуты назад ты сказала, что скучаешь по мне. И, кажется, это впервые прозвучало без сарказма. И без попыток защищаться. И без намека, что я идиот. А теперь ты на меня рычишь.
— Я не рычу.
— Ты сердишься, — сказал он. — Почему?
Ей не хотелось, чтобы он слышал, как она плачет. Элеанора задержала дыхание. Стало только хуже.
— Элеанора… — позвал он.
Еще хуже.
— Перестань так говорить!
— Что мне тогда сказать? Хочешь, спроси меня: почему? Ну, ты понимаешь. Обещаю ответить на все вопросы.
Его голос звучал огорченно, но не сердито. Элеанора могла припомнить лишь раз, когда Парк говорил сердито. В тот первый день, когда она вошла в автобус.
— Ты можешь спросить меня: почему, — повторил он.
— Да? — она фыркнула.
— Да.
— Ладно. — Элеанора посмотрела на вращающийся столик. На свое отражение в тонированной акрилом столешнице. Она была похожа на толстощекое приведение. Элеанора закрыла глаза. — Почему я вообще тебе нравлюсь?
Парк
Он открыл глаза.
Сел. Встал. Принялся ходить туда-сюда по своей маленькой комнате. Подошел к окну и остановился там — у окна, которое выходило в сторону ее дома. Пусть даже дом стоял на другом конце квартала, и Элеаноры в нем все равно не было. Он прижимал к животу базу телефона.
Она попросила объяснить ей то, что он не мог объяснить даже себе самому.
— Ты не нравишься мне. Ты мне нужна.
Парк ожидал, что она оборвет его. Скажет: «Ха», или: «Боже», или: «Это похоже на какую-нибудь слезливую любовную песенку».
Но Элеанора молчала.
Парк заполз обратно на кровать, уже не заботясь о том, что там услышит Элеанора.
— Возможно, ты спросишь, почему нужна мне, — прошептал он. Впрочем, сейчас даже шептать было необязательно — только шевелить губами и дышать. — Но я не знаю. Только знаю, что это так… Я скучаю по тебе, Элеанора. Хочу быть с тобой все время. Ты самая клевая девчонка, какую я встречал. И самая веселая. И все, что ты делаешь, удивляет меня. Я бы хотел сказать, что именно поэтому ты мне и нравишься. Потому что с тобой я иду выше и дальше… Но думаю, это не все. Еще у тебя рыжие волосы, и мягкие руки… и ты пахнешь как праздничный торт…
Парк подождал, не скажет ли она что-нибудь. Но Элеанора молчала.
Кто-то осторожно постучал в его дверь.
— Секунду, — прошептал Парк в трубку. — Да? — сказал он громко.
Мама приоткрыла дверь — ровно настолько, чтобы просунуть голову.
— Не допоздна, — сказала она.
— Хорошо.
Она улыбнулась и закрыла дверь.
— Я тут, — сказал Парк. — А ты?
— Здесь, — отозвалась Элеанора.
— Скажи что-нибудь.
— Я не знаю что.
— Что-нибудь, чтобы я не чувствовал себя так глупо.
— Не чувствуй себя глупо, Парк.
— Прелестно.
Оба затихли.
— Спроси меня, почему ты нравишься мне, — наконец сказала она.
Парк почувствовал, что улыбается. Будто бы что-то теплое пролилось на сердце…
— Элеанора, — сказал он — просто потому, что ему нравилось произносить ее имя, — почему я тебе нравлюсь?
— А ты мне не нравишься.
Он подождал. И еще подождал.
А потом рассмеялся.
— Ну ты и язва.
— Не смейся. Я просто собираюсь с духом.
Парк понимал, что она тоже улыбается. Ее лицо стояло перед глазами. И ее улыбка.
— Ты мне не нравишься, Парк, — снова сказала она. — Я… — она помедлила. — Я не могу это сказать.
— Почему?
— Я стесняюсь.
— Да ладно! Только мне.
— Я боюсь, что скажу слишком много.
— Не скажешь.
— Я боюсь говорить тебе правду.
— Элеанора…
— Парк.
— Я тебе не нравлюсь… — подбодрил он, прижимая базу телефона к нижнему ребру.
— Ты мне не нравишься, Парк, — сказала она. На миг померещилась, что она и в самом деле имела в виду именно это. — Я… — Ее голос был теперь едва слышен. — Я думаю, что живу для тебя.
Он закрыл глаза и прижался головой к подушке.
— Вряд ли я хотя бы дышу, если мы не вместе, — прошептала она. — Когда я вижу тебя в понедельник утром, это значит, что прошло шестьдесят часов с тех пор, как я дышала в последний раз. Может, поэтому я такая вспыльчивая и рычу на тебя. Все, что я делаю, когда мы не вместе, — думаю о тебе. И все, что я делаю, когда мы вместе, — паникую. Потому что каждая секунда кажется такой важной. И потому что я больше не контролирую это. Я не могу ничего с собой поделать. Я даже уже не принадлежу себе. Я твоя — но вдруг ты решишь, что я тебе не нужна? Может ли быть, чтобы я была нужна тебе так же сильно, как ты мне?
Парк молчал. Ему хотелось, чтобы сказанное оказалось последним, что он услышит. Ему хотелось уснуть с этими звучащими в голове словами. «Ты мне нужен…»
— Боже, — выдохнула она. — Я ведь предупреждала, что не могу говорить об этом. Я даже не ответила на твой вопрос…
Элеанора
Она не сказала о нем ничего хорошего. Не сказала, что он нежнее любой девушки, а кожа у него словно бы пропитана солнечным светом.
Именно потому и не сказала. Потому что все ее чувства к нему — горячие и прекрасные в сердце — на губах превращались в сплошную абракадабру.
Элеанора перевернула кассету, нажала «пуск» и дождалась начала песни, а потом забралась на отцовский диван из коричневой кожи.
— Почему мы не можем увидеться? — спросил Парк. Его голос был ясным и чистым. Словно что-то, едва появившееся на свет.
— Потому что мой отчим бешеный.
— Ему обязательно знать?
— Мама расскажет.
— А ей обязательно знать?
Элеанора провела пальцами по краю стеклянного кофейного столика.
