– Скорей назад! – крикнул Фонтан.
Он первый догадался, что случилось.
И поплыл против течения.
Да, это оказалось куда трудней. Лишь теперь они почувствовали всю силу Потока и услышали, что он не беззвучен. Он гудел как электричество в проводах, ровно, напряжённо. Если вслушаться, в нём можно было различить как бы переплетения множества разных голосов, тонких и толстых, глуховатых и звонких. Каждый тянул словно какую-то тихую песню, они сплетались, как тончайшие жилки в проводе.
Вновь возвращались на лица морщины, а в волосы седина. Тяжело было. Но не могли же взрослые бросить детей одних в этом коварном Потоке.
Фонтан уже бросил и скрипку, и смычок, и дудку, чтоб было легче плыть. Их безвозвратно унесло течением.
Из яйца в руке Маленького Великана вдруг проклюнулся носатый птенец и сразу закричал, требуя еды. Маленький Великан сунул ему в клюв бутылочку с соской. Птенец стал расти, покрываться перьями и наконец занял своё привычное место на голове.
А у Кис Кисыча только прибавлялось сил. Он уже всех обгонял. И хорошо, что он плыл первый. Потому что другие могли бы не узнать теперь Тима с Таськой, даже если бы наткнулись на них. Их только нюхом теперь можно было узнать.
Крохотные несмышлёныши-ползунки барахтались на самом дне. Мягкими ручонками они цеплялись за траву, похожую на водоросли, пускали пузыри губами и лопотали бессмысленные «бла-бла» да ещё, может, «уа-уа».
А течение легонько волокло их дальше, перекатывая по дну точно улиток.
Антон Петрович подхватил Тима, Фонтан – Таську, и они понесли их дальше против течения.
Дети сразу стали заметно тяжелеть. Вот у них уже прорезались первые зубки. Вот они уже научились говорить «мама». Вот они уже подросли так, что могли бы достать ногами до земли, тогда они дали старшим немного передохнуть и поплыли самостоятельно.
Всё быстрей, всё быстрей – и вот уже наперегонки. Им-то что! У них-то сил только прибавлялось.
– Мне уже три года! – хвастался Тим. – Вот, уже четыре!
– И мне четыре! – не желала отставать Таська. – Сейчас тебя обгоню!
– Нечестно! – закричал Тим. – Я должен быть старше! Мне теперь шесть!
– Ну хоть сравняемся! Пусть и мне шесть!
– А мне уже семь! – разгонялся Тим.
Оба не замечали, что уже проскочили берег, с которого прыгнули в Поток.
– Я уже пошёл в школу!
– И я пошла!
– Я сейчас кончу школу!
– И я кончу!
– А я уже папа!
– А я уже мама!
– А я уже дедушка!
– А я уже…
Тут Таська остановилась, потому что догадалась оглянуться. А может, потому, что оба устали. И оба вспомнили про музыкантов и про учителя Антона Петровича. Им стало стыдно, что они оставили их одних. Может, их друзья превратились уже совсем-совсем в стариков и им стало трудно плыть дальше? Ах, как нехорошо!
И они заспешили назад.
Музыка
Они поспели как раз вовремя. Взрослые уже совсем выбились из сил, догоняя их. Даже Маленький Великан еле выволок на берег свой инструмент. А барабан унесло куда-то.
И все почему-то дрожали. Хотя никто ни капельки не промок. У Кис Кисыча трясся хвост. Мелко-мелко. Когда на лесной опушке развели костёр, Таська сделала пёсику на хвост тёплый компресс из своего носового платка. Он немного успокоился и заснул, прикрыв глаза ушами.
Маленький Великан и учитель вранья тоже прилегли отдохнуть.
У костра остались только Тим с Таськой да старик Фонтан. Они подкидывали в огонь хворост. Ветки, накаляясь, краснели, покрывались белёсой пеной. Сок их кипел, испаряясь.
– Как вы теперь без своих инструментов? – сказала Таська.
Она чувствовала себя как будто виноватой в чём-то и не знала, в чём.
– Пустяки, – ответил Фонтан. – Скажу вам по большому секрету, они мне и не нужны. Я могу играть на чём угодно.
– На чём угодно? Но у вас же ничего не осталось.
– Да вот хоть на этом дереве.
И он показал на корявый дуб с обломанной верхушкой – очень похожий на тот, что рос за забором на Второй Первоапрельской. Можно было даже подумать, что это один и тот же дуб. Узловатые ветки отходили от его туловища вверх и в стороны, и чувствовалось, как глубоко в землю идут его корни.
Фонтан протянул к дереву пальцы – Тим с Таськой только сейчас увидели, какие они длинные и тонкие, чуть шевельнул ими. Дерево вздрогнуло, потом замерло – и вздохнуло. Вздох этот был глубок и протяжен. Залопотали что-то узорные листья. Как будто радовались, что им помогли вспомнить голос. И наконец загудел ствол. Это было похоже на песню, и, если перевести её на человеческий язык, она звучала бы примерно так:
– Сок земли живой и грубый
От зари и до зари
Гонят, гонят наши трубы,
Корни, дерева цари.
Их корона из алмазов
Ничьему не видна глазу,
Разветвлённый их узор
Повторяет веток хор.
Корни мне гудеть велят
И дудят в меня, дудят.
А потом сами корни подали глухой голос, и говорили они примерно вот что:
– Наше небо – чернота,
Обиталище крота.
Червь, отважный и могучий,
Прорезает наши тучи.
Из хранилищ их высоких
Мы отсасываем соки,
Чтоб по трубочкам ствола
Глубже к листьям их послать.
Пойте, трубы, посильней!
Разносите вздох корней!
Тяжки наши небеса,
В них родятся чудеса.
Тайны этой тёплой тьмы
Знают только червь да мы.
И почтительно замерли ветви. Замолкли зелёные листья. Даже ветер стих. Остановилось в неподвижности пламя костра с прозрачным дымом над ним…
Фонтан опустил пальцы. Стало тихо.
– Всё имеет свой голос, – проговорил он. – Это одно дерево. А слышали вы, как поёт лес? Целый оркестр, тысяча труб, толстых и тонких, тысяча голосов! А травы! Ведь в каждом стебельке – дудочка со своим дыханием. Особенно я люблю слушать, когда они растут. Удивительно нежные голоса. А вода, цветы! Даже воздух… Слышите?
Пальцы его опять дрогнули, и Тим с Таськой явственно услышали звук. Тихий, прозрачный.
– Слышим, – произнесли они.
– Очень хорошо, что слышите. Детям это чаще удаётся. Взрослым всё кажется, нет ли тут какого фокуса. Они слишком боятся, как бы их не обманули. Поэтому я держу при себе то скрипку, то дудочку, то обе вместе. И играю с их помощью. Ведь главное моё дело – пробуждать звуки, чтоб стали слышны даже скрытые голоса. Но для этого инструменты не обязательны. Они, конечно, по-своему прекрасны, и всё-таки голоса, живущие в них, грубоваты. Разве сравнишь… ну хоть с этим камнем? Вот, попробуйте, сами дотроньтесь.
