Мой бывший попутчик проделает эту милю за пятнадцать минут, прикинул я, но к тому времени я проеду мили четыре, а то и пять, и не буду торопиться ночевать.
Мой конь одобрил мои планы. Попутчик понравился ему не больше, чем мне, к тому же он был не против пробежаться по вечерней прохладе.
Вокруг расстилалась широкая холмистая равнина, поросшая редким кустарником. Днем она просматривалась на многие мили, а ночью за несколько ярдов уже было не видно ни зги. Я быстро проделал около трех миль, потом перешел на легкий галоп. Мой скакун был тренированным горным конем, привыкшим к длинным перегонам.
В дороге я сверял время по Большой Медведице, наблюдая ее вращение вокруг Полярной звезды. Наконец я пустил коня шагом, но хотя уже пора было останавливаться на ночлег, я продолжал двигаться: мне не давала покоя мысль о моем преследователе. Этот человек был не из тех, кто легко сдается.
Местность тем временем стала более пересеченной. Несколько раз я умышленно съезжал с дороги, стараясь запутать следы, чтобы сбить своего возможного преследователя. Но, похоже, мой попутчик умел читать следы не уже краснокожего.
Я ехал уже пять часов. Мой конь валился с ног от усталости. Да и сам я засыпал в седле. Пора было заняться поисками ночлега. Свернув с дороги в самой густой тени под скалой, я вскарабкался на утес и проехал по гребню кряжа, а затем спустился с другой стороны в глубокий каньон. Там, видимо, была какая-то тропинка, потому что конь продолжал идти вперед, хотя сам я не видел в темноте ничего, кроме проблесков беловатой, твердой земли.
Вскоре я услышал шум струящейся воды. Обогнув выступ скалы, я очутился в каменной чаше, где протекал ручей, и вода с естественного порога падала в запруду, окруженную ивняком и несколькими тополями. Лучшего места для лагеря трудно было пожелать. От дороги оно отстояло на три четверти мили, и найти его мне лично было бы трудно.
Пустив коня пастись на траву, я расстелил одеяла под тополем, где земля была ровная и мягкая. Положив под голову вместо подушки седло, я моментально заснул, не забыв, впрочем, спрятать поблизости револьвер.
Я проснулся уже при свете дня, и первое, что я увидел, был мой давешний попутчик. Он сидел в седле футах в двадцати от меня, и в тот момент, когда я открыл глаза, он метнул лассо. Я вскочил на ноги, но все, что я смог сделать, — это вскинуть руку, чтобы она оказалась в петле вместе с шеей. Изо всех сил я отодвигал веревку, сжимающую горло, но негодяй ударил свою лошадь шпорами, и она прыгнула. Спасло меня лишь то, что я успел броситься за ствол тополя, и веревка перегнулась через него.
Он поднял лошадь на дыбы, и меня дернуло так сильно, что я упал на колени и ударился о тополь; а этот тип поскакал вокруг дерева, намереваясь примотать меня своим лассо к тополиному стволу. Я схватил свободной рукой свое одеяло и нащупал револьвер.
Он слишком поздно заметил мое движение. Он сунул руку за пазуху, но в этот момент я выстрелил с левой руки. Пуля обожгла плечо лошади.
Кляча дернулась от неожиданной боли, сбила хозяина с цели, так что я получил возможность выстрелить еще раз, но снова промазал. Веревка на секунду ослабла. Я сбросил ее и спрятался за ствол тополя. Я услышал выстрел и звук пули, входящей в дерево, но теперь я держал револьвер в правой руке и выскочил из укрытия.
На меня был направлен огромный кольт. Негодяй заорал:
— Попался! — И крутанул его на пальце, как это делают некоторые удальцы.
Я выстрелил и попал ему в бок повыше бедра, но он все же сумел выстрелить в ответ. Мой противник промахнулся, но тем не менее я предпочел снова искать защиты за деревом. Выждав минуту, я выстрелил снова. Он покачнулся в седле и, кинув на меня горящий ненавистью взгляд, вонзил шпоры в бока своей клячи и умчался прочь.
Некоторое время я стоял и смотрел ему вслед. Он был дважды ранен, причем по крайней мере один раз — достаточно серьезно, но, хотя мне удалось достать его, я бы очень хотел никогда больше не встречать этого опасного человека.
Мой конь стоял совершенно спокойно, из чего я заключил, что ему и раньше случалось бывать в перестрелках. Оседлав его, я собрал свои пожитки и поехал прочь в противоположную сторону, избегая приближаться к местам, где можно было нарваться на засаду.
Лишь когда прошел первый шок, я почувствовал боль в коленях, разбитых при падении и ударе о ствол тополя. Руку, порезанную веревкой, начало щипать от пота. Шея моя, тоже обожженная веревкой, онемела.
— Вот ведь подлый негодяй! — сказал я коню. Он повел ухом в знак согласия.
Разговаривать с конем мне было не впервой, как и любому человеку, который подолгу ездит в одиночестве. Я вообще привык больше доверять лошадям, считая их даже лучше людей. Мой конь умел слушать — впрочем, у него не было выбора, потому что такого страха я еще никогда не испытывал, и мне необходимо было выговориться.
Ясное дело, этот мерзавец посчитал меня желторотым юнцом, но я таки заставил его проглотить свинец — теперь ему долго придется его переваривать! Тем не менее я не забывал внимательно поглядывать по сторонам и не останавливался весь день.
Когда я наконец добрался до ущелья Уокера, то встретил там расположившихся лагерем двух пастухов с отарой овец.
Я расспросил их о Хеселтайне, и один из них сказал:
— Они были здесь три дня назад — Боб Хеселтайн и еще двое мужчин, и с ними женщина. Они прошли по ущелью и направлялись, как мне кажется, на север.
Пастухи пригласили меня поесть вместе с ними, и я охотно согласился.
— Вы знаете Хеселтайна? — спросил я.
— Я видел, как он убил человека в одном салуне в Техасе. Это было семь или восемь лет назад. Застрелил мужика на месте безо всякой причины, просто он ему не понравился, — сказал один из пастухов и внимательно посмотрел на меня. — А ты, часом, не Шел Такер?
— Он самый.
— Слыхали, что ты за ними охотишься. Что ж, удачи тебе!
— А кое-кто охотится за мной, — сказал я, допивая кофе. И, чтобы развлечь изголодавшихся по новостям людей, я рассказал им о своем вчерашнем приключении.
Они слушали, обмениваясь взглядами.
— Этот твой новый знакомый, он ростом эдак пять футов и семь или восемь дюймов? И вес около ста сорока фунтов? И белый шрам возле рта?
— Вы его знаете?
— Ты, парень, подергал за усы старого енота. Это был Поуни Зейл — человек без совести, конокрад и убийца многих людей. Но доказать это некому — он не оставляет живых свидетелей. Однажды под Руидозо он прибился к мексиканцам, гнавшим овец; предложил свою помощь. А через пару дней вдруг вынул винчестер и прикончил двоих. Третий пытался убежать. Поуни выстрелил в него, но не убил. Тот вакерос выжил и рассказал об этом случае людям. Началось расследование, но Зейл продал овец и убрался из штата. Нехороший человек.
— Что ж, он получил порцию свинца, — сказал я, — но удержался в седле и удрал, хотя выглядел не слишком довольным таким оборотом дел.
