– Совершенно верно, – подхватил толстяк. – Но тело живого существа, в том числе человека, состоит из миллиардов клеток, которые в свою очередь состоят из триллионов атомов…
– Ещё короче.
– Поэтому заставить их проаннигилировать одновременно невозможно, – закончил мысль Кирсан Вольфович. – Приходится выращивать нанокластер – белковую структуру, так называемую инфламмасому, высвобождающую в цитоплазму клетки так называемые цитокины. Мы смогли создать особые цитокины, активирующие бета-амилоиды…
Замдиректора ФСБ поднял ладонь, недовольно посмотрел на хозяина кабинета.
– Ну?
– …вызывающие не просто иммунный ответ, а инфляционный – взрывной распад элементарных частиц, – пролепетал толстяк, – так называемый холодный термодинамический распад…
Калажников засмеялся.
– Кирсан Вольфович сел на своего конька. Если не применять спецтерминологию, то суть проекта вот в чём. Издавна известны случаи полного сгорания людей, после чего от них не оставалось даже костей. Мы занялись изучением этого процесса лет сорок назад, а два года назад появился «проект ФФ» – «Фотонная фауна», в результате реализации которого наши специалисты докопались до истины. Теперь мы в состоянии управлять эгоаннигиляцией, хотя пока и в ограниченных масштабах. Продолжайте, коллега.
– В общем, да… есть проблемы, – после паузы начал толстяк. – Инфламмасомы эгана пока не достигают необходимых величин, мешает естественное обновление организма, и тело испытателя не сгорает полностью.
– Почему?
Толстяк криво улыбнулся.
– Большинство клеток тела полностью заменяется новыми. К примеру, пока я это говорил, в вашем организме сменилось около ста миллионов клеток. Продолжительность жизни клеток крови варьируется от нескольких часов до месяца, тромбоциты существуют девять дней, время жизни микротрубок нейронов составляет около десяти минут, актиновые филаменты в дендритах вообще существуют всего около сорока секунд. Приходится постоянно программировать рост инфламмасомы…
– Ещё короче, пожалуйста.
Толстяк вспотел.
– Мы начали с сердца, его клетки наиболее устойчивы к замене клеточного материала…
– Поэтому нам удалось задерживать срабатывание эгана пока только на трое-четверо суток, – закончил Калажников. – Полного сгорания не получается, но процесс понятен и будет скоро доведён до финала.
– Почему же люди… судя по свидетельствам… сгорали полностью, а ваши испытатели – нет?
– Мы работаем над этим, Адольф Эмильевич, добились сгорания самого устойчивого органа – сердца. Можем продемонстрировать вам первый образец.
– Так уж и первый? – прищурился Коржевский.
Калажников развёл руками, не смущаясь.
– Ну… говорят… и Гагарин не первым летал в космос?
Заместитель директора ФСБ встал.
– Идёмте.
Переглянувшиеся руководители «Востока» последовали за ним.
Испытательный полигон, как его называли сотрудники «корпорации», а на деле секретной лаборатории ФСБ, располагался на третьем подземном уровне, на глубине двенадцати метров.
Спустились вниз, прошлись по широкому светлому коридору с десятком белых дверей под номерами, остановились перед мощной трёхметровой дверью с рядами контрфорсов и круглых выступов.
В потолке коридора загорелась алая звезда, развернулась в луч сканирующего лазерного устройства, скользнувший по остановившимся мужчинам, в стенах загорелись вертикальные синие огни.
– Со мной, – равнодушно бросил Калажников.
Створки двери с тихим гулом разошлись в стороны.
Взору гостей стал доступен большой зал, разделённый прозрачными и полупрозрачными перегородками на отдельные секции.
Калажников повернул направо, минуя две прозрачные колонны, внутри которых струились снизу вверх очереди цветных воздушных пузырей. Остановился на пороге секции, напоминающей хирургическую операционную, заставленную приборными стойками и консолями. Посреди бокса располагалось устройство с подвешенным лежаком, напоминающее томограф. В помещении работали за столиками с экранами мониторов две женщины в серых комбинезонах. На вошедших они не обратили никакого внимания.
– Акцептивный блокератор, – указал на «томограф» Калажников. – Инициирует закладку эгана.
Коржевский с любопытством осмотрел конструкцию.
– И как он активируется?
– У низших животных всё происходит автоматически, – заговорил потеющий всё больше Кирсан Вольфович. – Запрограммировали, эган сформировал рост инфламмасомы, и через минуту – аутбест! С человеческим материалом процесс идёт сложнее.
Заместитель директора ФСБ косо посмотрел на Калажникова, и тот развёл руками, как бы говоря: я тут ни при чём.
– Я понял. Как вы формируете срабатывание… э-э… эгана?
– Кодом срабатывания может быть слово, целая фраза, образ, определённое действие или движение. Нашим коллегам из института мозга удалось добиться устойчивого кодирования на уровне подсознания, после чего человек ничего не помнит о «закладке». Опыты начались ещё в семидесятые годы, в Оксфорде и у нас в институте нейрофизиологии, с помощью слабых электроразрядов через кору мозга удавалось добиться от испытуемых хороших результатов. Они начинали быстрее решать арифметические задачи и мыслить активнее. Нынешнее поколение электростимуляторов…
– Опустите подробности.
– Простите, увлёкся, – виновато сморщился толстяк. – В общем, мы не испытываем проблем с кодированием подопытного материала.
– Надеюсь, добровольцев? – приподнял бровь Коржевский.
– О да, – улыбнулся Калажников. – Насчёт этого можете не сомневаться. Наш расходный материал – люди с суицидальными наклонностями и абсолютно больные индивидуумы, которым нечего терять.
Коржевский обошёл программатор эгана, присматриваясь к его сверкающим узлам и деталям, повернулся к директору «Востока».
– Дальше.
– Идёмте.
Миновали инструментальные боксы и секции, набитые всевозможной аппаратурой, освещённые пунктирами флюоресцентов, вышли в короткий коридор с двумя белыми дверями и одной массивной, металлической, снабжённой брусьями и рядами стоек.
– Испытательная камера, – кивнул на дверь спутник Калажникова.
– Откройте.
Руководители «Востока» переглянулись.
– Внутри уже помещён испытатель, – проблеял дрожащим голоском толстяк.
– Откройте.
Калажников дотронулся до воротника халата, в который было вмонтирован микрофон переговорного устройства.
– Дельта-шесть, откройте.
Дверь толщиной чуть ли не в метр с гулом поползла вбок.
Взору открылось кубическое помещение с размером стороны в два метра, стены которого украшала мозаика серых металлических и красноватых керамических плит. Посреди помещения располагалось кресло, напоминающее зубоврачебное, в котором сидел пожилой смуглолицый бородатый мужчина в красном комбинезоне. Руки, ноги и шея мужчины были прихвачены к подлокотникам кресла металлическими браслетами, на голове плотно сидел шлем в форме зонта. Глаза мужчины были закрыты.
