Кроме того, есть и профессионалы.
К нам однажды явился клиент на сервис – неприметный такой, рыжеватый, с лысинкой, ирландского типа мужичок. Записался к Наргис сделать брови, просил «потоньше, поизящнее». Та сделала, конечно, как просил, у нас не принято в душу лезть – зачем да почему, но он сам вдруг достал телефон и принялся ей что-то в нем демонстрировать. Наргис ахнула, закачала головой, тут и другие девочки налетели. Восхищаются, языками цокают. Я спросила – чему это они так радуются. Он развернулся и показал мне фото какой-то очень красивой женщины с великолепным стильным макияжем.
– О, – заметила я, – какая эффектная дама! Это ваша жена?
А он мне, с таким лукавым удовольствием:
– Нет, это я.
Ну, я чуть не присела. На фотографии красовалась роскошная фурия. А тут он – неприметный мужчинка с лысиной, три рубля ведро…
Выяснилось, что работает он в ночном клубе имперсонатором – кажется, так это называется. Зарабатывает этим на жизнь, на семью – у него ведь четверо детей, и прекрасных детей (последовала презентация фотографий каждого мальца); надо дать им образование и достойную жизнь. Достойную жизнь, понимаешь?
Да: он триумфально проходил кастинг в знаменитых ночных клубах Лас-Вегаса, Сан-Франциско и Голливуда, всегда выбирая лучшее место работы, лучшие, самые престижные клубы. Так что он прекрасно зарабатывает, и ему не стыдно будет в старости смотреть в глаза своим детям.
* * *
Я была в таком клубе однажды, «Lips» он назывался, то есть «Губы». Лидка затащила на свой день рождения: пойдем, говорит, поглазеем, это ж прямо цирк. А у тебя такая профессия, говорит, тебе надо знать, что к чему. Ну, я и пошла. Нас было человек пять, все девочки за сорок, польстившиеся на «программу с перчиком». И в зале в основном сидели девочки разных возрастов, ибо «актрисами» в этом заведении были темнокожие мужики, переодетые в баб. Не слишком удачный, мягко говоря, получился вечерок, ибо, пробираясь в полутьме к столику, Лидка зацепилась своей ножищей за чей-то стул и растянулась во весь рост, после чего весь вечер два суетливых пацана-официанта приносили и прикладывали к ее ноге лед… Но зал был настроен на праздник и весь стонал и сотрясался от эмоций.
Там, понимаешь, вся фишка была в том, что это вечер именинниц, за каждым столом люди праздновали. А мы так вообще сидели в первом ряду столов, в эпицентре, можно сказать, небывалого веселья. Представь себе такой вот грандиозный китч: зеркала в золоченых помпезных рамах, красные ковры и занавеси, красные лампы на столах. И представь «актрис»: все огромные, толстомясые, с невероятными, развешанными под шеей сиськами, с какими-то пугающе накачанными или подставными окороками, так что их заведение стоило бы назвать не «Губы», а «Задницы». И макияж устрашающий: все лицо забетонировано пудрой-румянами, накладные ресницы, как опахала из тыщи-одной ночи, дикие перьевые веера и султаны на головах… А наряды какие-то… афро-цыганские: цепи, бижутерия, как золотая конская сбруя, кольца-браслеты из магазина «Все по доллару»…
Из белых были только два мужика предпенсионного возраста, тоже переодетые бабами. Все репризы, песенки, шутки только об одном: как хорошо нам здесь, на этом маленьком острове свободы…
Я сидела прямо под сценой и видела все стрелки на их колготках. Репризы были построены просто: работали по двое, как клоуны в цирке, идиотский примитивный диалог, забористые площадные шуточки. За столами умирали от хохота. Затем каждая «актриса» исполняла соло: какую-нибудь песню под фонограмму знаменитых певцов. Они открывали рот и трясли всем, что в изобилии имелось на теле, потом спускались в зал и ходили от стола к столу, собирая доллары в огромные бюстгальтеры. Мы тоже набросали полную тарелку долларов. Главное – от людей не отличаться, повторяла Лидка; ее нога лежала на соседнем стуле, обложенная льдом. Всех именинниц вытаскивали на сцену, и там «актрисы» поздравляли их все теми же шуточками ниже пояса, а именинница должна была рассказать о себе: кто она, чем занимается, с кем пришла. И все эти бабы, от девятнадцати до семидесяти, выкладывали о себе правду-матку и вытаскивали на сцену своих возлюбленных, таких же баб. Зал реагировал яростно, восторженно, упоенно… За нашим столиком культурно молчали. Именинницу Лидку мы выставить не могли, ее нога возлежала во льду, как дорогой осетр на прилавке рыбного отдела, да и ориентация у нее, у бедолаги, была уныло традиционная, нечем хвастать.
Она доброжелательно хлопала и все время повторяла: «Ну что, это интересно…»
А я сидела и понимала, что на этом острове свободы только мы одни и несвободны. Напротив меня сидела Ольга, массажистка из моего салона; видимо, мысленно не раз себя похвалила: она догадалась отбрехаться от своего Мишки тем, что мы идем на «девичник». А и то сказать: чем не «девичник»…
Сидела я и только одного боялась: что «с них отвалится и на меня свалится», как говорила в моем детстве теть-Таня, панически суеверная, как и полагается настоящей женщине. Продержались мы там часа полтора, пока вконец не скисли. Да и жрачка была отвратительная: вчерашние куры, какие-то вафли с кленовым сиропом…
* * *
…Другое дело – транссексуалы. Это – демоны, несчастные создания, которые не могут осознать себя до конца и несут по жизни свой тяжкий крест, вернее, два креста: женский и мужской. Недавно я делала фейс такому существу; щетина на подбородке немного чувствовалась, но он (или уже она?) не брилась, принимала гормоны, значит, волосы постепенно станут тоньше, мягче и в конце концов перестанут расти. Плечи и руки были несколько рельефнее, чем обычно у женщин, но грудь выглядела вполне естественно, как у нас… Силиконовая, разумеется.
Моя прежняя хозяйка (никогда ее не забуду – Май ее звали, что в переводе с вьетнамского означает, кажется, «Золотой цветок») родом была из Дельты Меконга. Ее вывезли оттуда ребенком, семья бежала от напалма. Май выросла и много лет прожила во Франции, и взгляды на любовь, на пол, на общество усвоила вполне французские, так что все сексуальные меньшинства, все подбитые диковинные птицы были ею обласканы и взяты под крыло. Я тогда особо не присматривалась, счастливая, что меня взяли на работу в «настоящий американский салон»; сидела себе за столиком, полировала, как на конвейере, ногти на самых разных руках-ногах самых разных оттенков кожи. Так старалась, что на лица клиентов и глаз не поднимала. Мне, бывало, ночами ноги снились, босые ноги целыми шеренгами, взводами и батальонами. Лес босых ног – голенастых и кряжистых, корявых и стройных, черных, как эбеновое дерево, и шоколадных, бледных и желтых; беломраморно-древнегреческих, медных-блистающих, старых-венозных, как виноградная лоза… Словом, десятки ног, которые за смену я должна оприходовать.
Но однажды ближе к вечеру у меня вдруг образовался просвет – так бывает летом, – мы с Май сидели у нее в кабинете, пили чай с моим фирменным пирогом. И я – разговор так повернулся, что-то она сказала, я ответила, зацепились языками – короче, стала я выспрашивать у нее про транссексуалов.
– Ты видела в холле очередь на процедуры? – спросила она. – Один из них – транссексуал, угадай, кто.
