– Кого?
– Курицу, балда!
Я не знаю, что на это сказать, и молча натягиваю на ногу с забинтованным пальцем махровый носок, вдеваю копыто в мягкую тапочку.
– Довольна?
– Ох, Ляля, ты меня спасла. Дай обниму тебя!
– Ладно, без слюней обойдемся. – Я уклоняюсь и треплю ее каменное плечо. – Следи за ногой, кура! Пусть сестра каждый день меняет повязку.
– Ты такая труженица, Ляля, – говорит Геня со слезой в голосе. – Я тоже всю жизнь трудилась. Да, я приехала сюда в преклонном возрасте, но я не привыкла сидеть сложа руки и сразу пошла работать.
– Куда это? – недоуменно спрашиваю я, держа в уме ее квалификацию и ее статью.
– В супермаркет, – с достоинством отвечает Геня.
– О! – Я вскидываю брови, пытаясь понять, что за работу могли там доверить старухе: не полы же мыть, не на кассе ж сидеть – без языка-то. Американцы доверчивы, конечно, а она мошенница знатная, но не до такой же степени.
– Ляля, – с суховатым достоинством произносит она. – У меня есть профессия…
И далее охотно и подробно описывает основные приемы «профессии»: платочек цветной, с двусторонней набивкой, первым делом повязывается на шею. Нацепляем очки, берэт – на голову. После того как фраер обработан и его лопатник перекочевал в карман твоего плаща, выходим, садимся на скамеечку в соседнем сквере, проверяем добычу: деньги – в лифчик, лопатник – в урну. Затем платочек повязывается на голову, берэт и очки – в карман: Геня готова ко второй рабочей смене. При правильном подходе к амуниции в достаточно большом магазине возможны пять подобных «смен».
Вот так она работала, старая сука, так она здесь трудилась. За это ей выделили квартирку в социальном доме для одиноких стариков, платят пособие на жизнь, и лечат, и ублаготворяют в «Счастливом круге друзей».
Я смотрю на старую зэчку примерно так, как если б у нее не было рук, или ног, или вот головы, как у ангела из моего сна, и думаю, что объясниться с ней было бы так же трудно, и нет такой азбуки слепоглухонемых, на которой я могла бы до нее достучаться, передать, что я к ней чувствую.
И Геня, возможно, что-то замечает по моему лицу, потому что грустно говорит:
– Знаешь, когда я поняла, что пора на покой? Когда однажды села в автобус и увидела старуху с сумкой. Та была просто раззявлена, лопатник как на ладони: бери меня! Короче, мой клиент, легкий завтрак. А я посмотрела… и мимо прошла. Не поверишь, старуху вдруг пожалела. Вот тогда и поняла: устала ты, Геня, конец маршрута…
Я пытаюсь помочь Гене выпростать тушу из кресла. Задача не из легких, палка не помогает, а скользит по полу, и когда Геня пытается на нее налечь, вообще падает на пол. Геня пыхтит и говорит мне: «Кличь Сару!» Я кличу. Сара, нянечка-техничка, – огромная черная женщина ласковости необычайной, а силы какой-то и вовсе исключительной. Этакий Голиаф, ворочающий потомков Давида своими могутными руками. Она возникает на пороге комнаты, подходит, обнимает Геню, легко приподнимает из кресла и ставит на ноги.
– Мамочка! – со слезою в голосе зовет ее Геня и, обращаясь ко мне: – Это моя мамочка!
– Да, Геня, да… – густым басом отвечает Сара по-русски и почти без акцента. – Я твоя мамочка…
В просторной общей комнате – это нечто вроде зала, где умещается все: и обеденная зона с пластиковыми столами и стульями, и зона отдыха с большим телевизором, этажерками, креслами и кадками с тропическими деревцами, – кипит жизнь. Несколько человек сидят за столами и перекусывают. Кто-то уже закончил, кто-то еще доедает десерт. Из динамиков тихо льются фронтовые советские песни – их здесь любят все. Подпевают, отхлопывают ритм по столу.
«Тем-на-я ночь, – поет Марк Бернес незабвенным своим задушевным голосом, – толь-ко пули свис-тят по сте-пи… Только ветер гу-дит в про-во-дах… Тускло звез-ды мерца-ю-ют…»
Вдруг кто-то звонко бросает вилку на стол и кричит:
– Это «Круг друзей»?! Это круг врагов! Разве это джем?! Это говно!
Лида немедленно бросается на ликвидацию пожара. Зачинщик скандала – маленький злобный старик Ефим по кличке «Виагра». Ефим – чемпион. Целыми днями он играет в лото на виагру и у всех выигрывает. Дело в том, что старикам выдают виагру каждую неделю. Как-то я поинтересовалась у Лиды – зачем. И она ответила, вздыхая: надо спросить у организаторов этого милого заведения.
Короче, Ефим – обладатель целой баночки выигранного секс-стимулятора. Однажды я бестактно спросила у него:
– Ефим Аркадьич, зачем вам так много виагры?
Он глянул на меня орлом, злобно-задиристо:
– А что, лучше, чтобы я в свои восемьдесят сдох на унитазе?!
Словом, атмосфера в «Счастливом круге друзей» всегда попыхивает и попахивает скандалом – тлеющим либо уже разгоревшимся. Вот сейчас, после распределения ролей – «актеры» сидят на составленных полукругом стульях в зоне отдыха – Лида успокаивает обиженных. Не все удовлетворены своей ролью. Каждый хочет играть волка или лису, никто не хочет играть зайчика.
– Не волнуйтесь, в нашем спектакле каждый будет чувствовать себя звездой! – лучезарно улыбаясь, обещает Лида. Сценарий она написала сама. Музыкальное сопровождение – тоже ее.
С музыкальным сопровождением опять беда, так как Гриша-Пианист мешает репетиции, громко стуча всеми десятью пальцами по столу. Он «играет» на фортепиано, подыгрывая песне «На безымянной высоте».
– Сара! – зовет могучую негритянку Лида и глазами показывает на Гришу. Смышленая Сара, как всегда, быстро находит выход из ситуации: она отматывает длинную ленту от рулона бумажного полотенца, Лида черным фломастером рисует на ней клавиатуру, и перед Гришей расстилается «настоящее фортепиано» – пожалуйста, играй.
Он с негодованием сметает бумагу на пол и продолжает громко лупить по столу, самозабвенно себе подпевая.
– Гриша!!! – кричит раздосадованная Лида. – Тебе же дали играть!
– Ты что, совсем ку-ку?! – презрительно спрашивает он, останавливаясь на мгновение, чтобы покрутить толстым пальцем у лысого массивного черепа. – Здесь же октавы не хватает!
Я киваю Лиде на прощание – она сейчас занята, а я должна уже бежать – и иду к дверям.
«Над на-ми “мес-се-ры” кружили, и бы-ло видно, словно днем. Но толь-ко кре-пче мы дружи-ли под перекрестным арт-огне-е-м…»
По коридору мимо кадок с пальмами и фикусами, заложив руки за спину, прохаживается Мира. Время от времени я снимаю ей усы; она по-разному, в зависимости от времени года, относится к этой процедуре: летом благосклонно, зимой – поеживаясь: холодно, говорит, без усов. Иногда восклицает, посматривая на себя в зеркало: «Что вы сделали?! Вы лишили меня индивидуальности!»
В последние пару месяцев Мира не в лучшей форме. Недавно Лидка сокрушалась, что Миру, видимо, придется перевести в другое заведение. На Лидином языке это означает: у Миры поехала крыша, и это у них как на войне: сегодня пуля найдет тебя, завтра – меня. Я приветливо здороваюсь, говорю что-то вроде «Гуляете, Мирочка?». Она не отвечает, поскольку погружена в беседу с самой собой.
