Мэри заглянул туда и воскликнул:
– О, мы проснулись! Галин, иди, посмотри на нашего дорогого Генри!
На нашего дорогого Генри… Ну я и пошла смотреть.
Вот тут не знаю, какие слова подобрать, даже теряюсь. Как увидела я эту беду…
Потом, уже дома, пробурив насквозь интернет, я кое-что уяснила: эта болезнь, которая у Генри, – та же, что у Стивена Хокинга; называется болезнью Шарко или болезнью Лу Герига. Неизлечимое, медленно прогрессирующее заболевание центральной нервной системы: паралич, атрофия мышц и все такое. Ну, ты помнишь фотографии Хокинга, да? Теперь представь его же, только гораздо моложе и темнее – и лицом, и цветом волос. Вот это и есть Генри.
И он улыбался, знаешь. Лежал на такой спецкаталке медицинской и приветливо улыбался, насколько это позволяла гримаса свернутого набок лица. А я пыталась вообразить, какой это был замечательный парень до болезни. Тоже занимался физикой – Мэри потом объяснял, я-то в этом не слишком разбираюсь, кажется, не совсем физика, а астрофизика. Успел сделать докторат и получить степень в NYU, его даже пригласили преподавать на кафедру астрофизики. Тут болезнь и навалилась, лет пять назад. И стадия сейчас – будь здоров какая тяжелая.
В принципе, руки у него еще работают – но медленно и не все пальцы. Он еще как-то щелкает по клавиатуре компа. А вот голову надо держать таким воротником медицинским, поролоновым. И говорит он с трудом и неразборчиво. Мэри его стопроцентно понимает и, если требуется, переводит сиделкам просьбы и желания. И сидит при Генри практически все время, покидая дом иногда, вечерами – вероятно, когда появляется у нас в салоне.
В общем, радость моя, этот их «дорогой Генри» – уж калека так калека! Настоящий калека, без дураков. И вопросов к этой ситуации у меня появилось множество.
– А… отец-то где? – спросила я Мэри. – Что отец?
И он, бедняга, аж позеленел и отшатнулся. Разве я тебе не говорил, пробормотал укоризненно, что папа погиб в автокатастрофе… давно. Сразу после того, как мама уехала.
Я молча смотрела на этих несчастных детей. Один бубнил что-то и прятал глаза и руки, другой улыбался и тоже пытался что-то бубнить.
Папаня-то, если я правильно поняла после расспросов, врезался на своем автомобиле в какую-то стенку. Среди бела дня, где-то за городом, абсолютно трезвый. Чувак почему-то свернул с шоссе и с какого-то бодуна врезался в кирпичную стену заброшенного предприятия. Мэри утверждает, что отец «просто заснул за рулем» и что это «случайная трагедия». Допустим. Допустим, случайная. Хотя мне-то уж не знать, как это манит: свернуть с дороги и расплющить о подвернувшуюся стенку свою непереносимую боль. Я в свое время даже машину продала, чтобы не соблазниться таким легким поводом к встрече с Саньком.
Тогда я села на стул у кровати и стала рассказывать про аэростаты. Все время обращалась к Генри – мол, ты-то понимаешь, как и на чем это работает, да? Мы летим на балансе: подъемная сила… разница давления внутри и снаружи оболочки шара…
Он неподвижно улыбался ужасной гримасой – длиннейшие прекрасные ресницы! – я улыбалась в ответ. Рассказывала, как летала над горами Аризоны, над снежными пиками Колорадо. Обещала, что непременно покатаю его на воздушном шаре. Тут до хрена этих компаний, и желающих покататься достаточно.
– А разве нас… возьмут? – спросил Мэри, испуганно-радостно глядя на Генри. И я немедленно стала уверять, что возьмут-возьмут, тут никаких ограничений, и стариков берут, и всяких разных… нестандартных пассажиров. Такие корзины есть специальные – с дверцей в стенке. Вкатим туда коляску… А сам аттракцион – привязной: шар удерживают двумя-тремя фалами, которые крепятся к машинам. Однажды я видела, как при сильном порыве ветра привязанный шар потащил за собой и поднял в воздух здоровый джип! Так что не боись: шар медленно поднимается, зависает на высоте метров пятьдесят… ну, и минут десять висит себе, радуя пассажиров.
Сниму мини-вэн, сказала я бодро, вкатим туда кресло… наймем пилота. Да к черту пилота! – что я, сама не справлюсь, что ли? Это недешево, снять целый шар на маленькую компанию, но мы справимся.
– Мы справимся! – подхватил Мэри с энтузиазмом. Говорю тебе: ему раз и навсегда исполнилось четырнадцать лет.
Словом, мне уже было как-то не до их богатого дома, который внутри оказался совсем не богатым – в смысле обстановки, – хотя и просторным, с высокими потолками, с лепными карнизами, с великолепными, вишневыми перилами лестниц того же возраста, что и кухня…
Чуть позже, когда явился Кеннет-филиппинец, сменная сиделка, и мы покинули Генри, я строго допросила Мэри, не давая ему свернуть в сторону и морочить мне голову.
Пересказываю кратко, так как к делу это не слишком относится и тебе мало чем пригодится. Значит, так…
После того как отец (героически смелый человек!) так малодушно распорядился своей жизнью и пацаны – и родной, и сиротка, привезенный с другого конца света, – остались бесхозными, в картинке нарисовалась бабка. Она и раньше с ними жила, но, как говорится, судьба поставила ее перед фактом, и она вынуждена была вникать, хотя не слишком-то горела заниматься этим детским садом.
Между прочим, она еще жива, ныне пребывает в богатейшем доме престарелых, где у нее уютные апартаменты и квалифицированная обслуга. Полагаю, выдает мальчикам на жизнь – если не спятила там окончательно – какие-то приличные деньги. Но главный капитал они должны получить после ее смерти и тоже не полным куском, а в виде ежемесячных выплат под недреманным оком целого взвода адвокатов. Короче, старуха не промах, но Мэри, святой балбес, отзывается о бабке не иначе как о «милой нашей старушке».
Насчет «милой» старушки, и тоже в двух словах: биография у бабки не хилая. Родилась уже здесь, в семье эмигрантов из России; к тому времени у ее папани была налажена торговля всяким пыльным старьем. Не то чтобы утиль, говорит Мэри, но одежда и обувь даже не со вторых, так сказать, а с третьих рук. Девочка росла шустрая, рукастенькая, сообразительная: и папане в лавке помочь, и братикам сопли подтереть, а попутно выискивала проволочки-ленточки, вырезала из старья красивые лоскутки, мастерила миленькие цветы на шляпки и платья. Подросла и нанялась в соседнее ателье к мадам Шапиро – «Изысканные европейские фасоны» – то же старье, но не столь позорное.
Годам к двадцати трем эта леди уже купила собственную пошивочную, а к середине жизни владела и командовала лично – никому не доверяя! – дюжиной салонов дамской одежды, для жилья прикупив в богатом районе города тот самый особняк, где и обитают сейчас Генри и Мэри. Бабка, я поняла, еще вполне ничего – ходит, правда, с ходунками и слегка путает времена и внуков, но насчет денег строга и неумолима: по ее завещанию внуки так и будут получать приличные суммы на жизнь. На жизнь, а не на университетские проекты Генри и не на идиотства Джонатана – интересно, знает ли великая бабка, что этот тип всюду представляется как Мэри? Возможно, и знает – судя по тому, что позаботилась о сохранности столового серебра и немалого антикварного имущества, заблаговременно свезя его в хранилище подобных ценностей.
