И всё-таки писатель бесконечно благодарен тем далёким годам. «Много в детстве было такого, что потом не встречалось больше мне и не повторялось, к сожалению, – грустно замечает он (как будто в поучение и своим нынешним маленьким читателям, которым так хочется поскорее вырасти и стать взрослыми!). -… Хвачу я… такого лиха… что уж никогда не забуду ни Ману, ни время, которое я жил с бабушкой и дедушкой».
Много, очень много перенял у этих людей будущий писатель! Ведь и Катерину Петровну жизнь не баловала («У тяти и мамы я седьмая была, – говорит она, – да своих десятину подняла…»), а «выходило по её рассказам, что радостей в её жизни было больше, чем невзгод». Так и её внук бережно сохранил и до нас донёс всё те же «вкусные капли», которые доставались ему в бесштанном детстве.
Бабушка все травы знала «наперечёт», и для него любое дерево – «это целый мир» со своим разношёрстным населением, своими тайнами и внезапными открытиями; даже опустевший после осенних работ огород для него дорог и трогателен, как живое существо, – «зябкий, взъерошенный… с сиротски чернеющей одинокой черёмухой».
«Генералом» зовут в деревне Катерину Петровну за сметку, распорядительность, за то, как властно распекает она не только лодырей и неумех, но даже добрейшего мужа, «потатчика» ребячьим шалостям, и самого Витьку, которого держит в строгости и постепенно учит уму-разуму, справедливости, совестливости. И ведь так глубоко запали ему в душу её уроки, что сам писатель впоследствии с улыбкой дивился: «На том конце города рукавицы украдут – я на этом краснею».
Грозой гремит бабушка, даже порой в сердцах «наподдаёт» внуку, но сколько же любви, тепла, заботы на него изливается под эти громы небесные! Даже когда он самым настоящим образом проштрафился и подвёл её, Катерина Петровна всё же привезла ему из города пряничного коня с розовой гривой, а ещё толком не поднявшись на ноги после тяжёлой болезни, принялась кроить и шить Витьке долгожданные штаны с настоящим карманом…
Теперь уже не только самому писателю, но и нам с вами будут помниться её «большие рабочие руки в жилках», «зеленоватые, как вода в осеннем пруду», глаза, «морщинистое, с отголоском прежнего румянца лицо». Жалко с ней расставаться! Однако не горюйте: подрастёте – и снова встретитесь с нею в книге Виктора Астафьева «Последний поклон», и снова улыбнётесь, читая, как ругает она любимого внука: «Уж больно зубаст… и неслух! Чуть что – в топоры с бабушкой! А варначишша! А посказитель! Врать начнёт – не переслушаешь! В лес на полдни сходит – неделю врёт!»
Уж как она его не обзывает – даже варнаком, каторжником, а между тем как верно многое в нём заприметила и едва ли не будущую судьбу предсказала!
Астафьев так навсегда и остался «зубаст» – особенно при встрече со злом, несправедливостью, ложью, не боясь пойти с ними «в топоры», в бой, так же, как запомнившийся ему с детства сельский учитель, «всегда готовый броситься вперёд и оборонить своих учеников, помочь им в беде, облегчить и улучшить людскую жизнь». Прочтёте когда-нибудь астафьевские «Царь-Рыбу» или «Печальный детектив» и сами в этом убедитесь.
А то, что Катерина Петровна простодушно и снисходительно считает враньём, – это ведь первые проблески таланта, восторженный, захлёбывающийся рассказ обо всём увиденном, расцвеченный пылким воображением, фантазией. Даже пережитое на войне, о чём Виктор Астафьев горько, безо всякой утайки рассказал недавно в романе «Прокляты и убиты», не вытравило у него способности к такому «вранью», и когда он в рубцах и шрамах возвращался домой, то, по его уверению, даже маленький заливчик в родных местах как будто «смеялся от солнечной щекотки, лучезерно морщинясь», разделяя радость солдата-победителя.
«Вкусной каплей» угостил вас Виктор Астафьев! А вдобавок ещё заставил, быть может, и призадуматься. В «Последнем поклоне» сказано: «Пытаюсь поведать о бабушке людям, чтоб в своих бабушках и дедушках, в близких и любимых людях отыскали они её…»
Посмотрите же и вы на привычные, знакомые вам лица родных как будто заново – добрыми, внимательными, благодарными «астафьевскими» глазами!
Андрей Турков
