В деревне профессору кто-то из госпитальных медсестёр, видимо, из местных, рассказывал, что где-то здесь, в лесу, живёт одинокий старик, бывший лесник, охранявший окрестные леса ещё при прежних хозяевах. В колхозе не состоял. Какое-то время караулил всё те же кварталы сосновых и еловых посадок, ставших государственными. Потом отошёл от дел. Держал корову и лошадь. Никто его не трогал, не беспокоил. Местные почти забыли о нём. Живёт старик в своём беззлобном, забытом одиночестве, и пускай себе живёт. Никому он не мешает – ни властям, ни людям, ни лесу.
Но пришло иное время. В лес пришли другие люди. И разыскали избушку лесника.
– Заходите, – сказал Старшина и распахнул перед профессором невысокую, так что предстояло низко нагнуть голову, но довольно массивную шпончатую дверь, набранную из толстых еловых досок.
В доме было просто. Никакой кухни. Одна небольшая комната с печью посередине. Возле печи на лавке сидел старик. На коленях у него лежал серый старый кот. Когда Старшина и профессор вошли в горницу, кот на мгновение расширил свои пронзительно-зелёные глаза, насторожил уши. У окна за дощатым столом, таким же массивным, как и всё в этом доме, сидела девушка-радистка. Молоденькая, со свежим живым лицом тыловой медсестры. Зелёный металлический ящик рации стоял перед ней. Она щёлкнула тумблером, сняла наушники, встряхнула пышными тёмно-русыми кудрями, крупными, явно завитыми, встала и шагнула навстречу. Смотрела она на Старшину. Видимо, беспокойно ждала его. По лицу незнакомого человека в кожаном реглане на меху она лишь скользнула взглядом. Похоже, он её не особо и интересовал. Она улыбнулась. Но Старшина ей не ответил. И она отвернулась. Обрывок этого сюжета профессор успел проследить. Но он никак не связывался с его судьбой и его собственным сюжетом. И потому сразу уступил место иным мыслям, которые метались в его мозгу, так что он не мог унять их, упорядочить, выстроить в логику рационального решения, где должен быть выход, спасение…
Спустя минуту и девушка-радистка, в петлицах которой, однако, профессор успел разглядеть медицинские эмблемы со змейкой, и старик вышли на улицу. Старшина и профессор остались одни.
– Вот что, профессор, – начал старшина, очевидно, уже заранее заготовленный монолог. – Времени у нас мало. А мы уже не дети. Так что – без прелюдий…
Профессор молчал. Он уже начал понимать, что с ним произошло. Он ещё метался внутри себя, то ли ища выхода, какой-нибудь лазейки, то ли пытаясь успокоить себя, что, мол, ещё неизвестно, может, и обойдётся… Он решил ждать. Ждать, покуда существует такая возможность. Ждать и молчать. А вдруг это просто проверка? Штучки капитана Камбурга? И Старшина просто-напросто один из его автоматчиков? От этого любителя курительных трубок можно ожидать всего, чего угодно. Решил проучить, чтобы не ездил в одиночку.
– Я предлагаю вам выгодную сделку.
– Сделку? – вздрогнул хирург. – Какая может быть со мной сделка? Я – хирург. Я не торговец.
– Полноте, профессор! Вся ваша жизнь – сплошная сделка… Я ведь всё о вас знаю. И из какого местечка вы родом. И то, что ваш почтенный родитель был известным хлебным откупщиком. Так что вы, благодаря наследным качествам, всему сумеете при необходимости определить свою цену. Родительские наставления, знаете ли, входят не только в голову, но и в кровь. Подспудно. С годами это особенно проявляется. Не зря сказано: «к роду отцов своих…» А, профессор?
Старшина говорил с долгими паузами. Пауза после каждой высказанной мысли. Каждую новую мысль он облекал в отдельную фразу. Но и пауза, казалось, звучала. Иногда паузы были страшнее и выразительнее слов. О, это была довольно талантливая драматургия! Звучащие выматывающие нервы паузы, и затем точные фразы – это дано не всякому актёру и режиссёру.
– Цена, сударь мой. Цена… Жизнь складывается или не складывается. Но кое-что, недостающее, можно и прикупить. А что-то, что волею обстоятельств выскальзывает из рук, вовремя, у тех же обстоятельств, выкупить. Весь вопрос в цене…
Пауза. Профессор вспомнил жену, детей. Что будет с ними? Он не может их оставить! Нет, не может обойтись с ним, талантливым хирургом и человеком, который никому не сделал зла, так жестоко. Нет, не может. Должны же существовать какие-то правила высшей справедливости.
– С этого дня, профессор, вы будете сообщать нам интересующие нас сведения. Только и всего. Для вас – сущий пустяк.
Пауза. «Выходит, они меня отпустят, – думал профессор, слушая тишину сторожки. – Отпустят… Значит, я буду жить». И его вдруг озарила неожиданно радостная, освобождающая мысль: «оказывается, это так просто! Я буду жить!»
– Вас будут опекать наши люди, которых вы можете знать, а можете и не знать, но которые постоянно будут незримо сопровождать вас. У нас хорошая агентура, профессор. Итак.
Пауза. «Выжить… Надо попытаться выжить… Этот Старшина хитёр, коварен. Но он предлагает мне действительно реальный шанс выжить. И сейчас, в этих обстоятельствах, пожалуй, – единственный шанс…»
– Дни тридцать третьей армии сочтены. Самолёты уже не смогут эвакуировать даже тех раненых, которые сейчас находятся в госпиталях. Не так ли, профессор? Командующий настроен фанатично. Он будет гнать свои войска в бой до последнего солдата. Он имеет личный приказ от Сталина. Возможно, может наступить и такой день, когда в окоп будете поставлены и вы.
Пауза. Старшина посмотрел на него и отвернулся. И продолжил, глядя в окно:
– Хотя вряд ли…
Пауза. «Надо выслушать его. Выслушать, а там…»
– У вас хорошие, и даже не просто хорошие, а дружеские отношения с генералом Ефремовым. И это обстоятельство тешит ваше самолюбие. Вы – строгий аналитик. Точный диагноз – это часть вашей профессии. А потому вы, конечно же, отдаёте себе отчёт в том, что, если армия простоит здесь ещё неделю-другую, то она, велика вероятность, останется здесь уже навсегда. Её доблестные солдаты и фанатичные политруки вмёрзнут в эти поля и дороги, но не сдадут занимаемых позиций. – И вдруг Старшина метнул на профессора насмешливый, как тому показалось, взгляд. – Но вы-то не солдат! Вы – талантливый хирург, и ваша стезя – это наука, помощь страждущим. Война же – это смерть. Ваше призвание – возвращать людям жизнь. Вы – приносящий жизнь. Война и вы – антиподы. И вы очень хорошо чувствуете этот внутренний разлад с теми обстоятельствами, в которых, волею судьбы, оказались. Ведь это же нелепость, профессор, что вы здесь. Нелепость! – Пауза. – Но пока её исправить невозможно. Однако кое-что к её исправлению предпринять можно. И даже необходимо.
«Чёрт возьми, – спохватился профессор, – он читает мои мысли! Ему нельзя не верить. И как ему противостоять?»
Пауза. «Нет, это всё же и есть прелюдия». Профессор наконец-то начал понимать игру Старшины. «Прелюдия… А уже всю душу вытряс, наизнанку вывернул. Когда же он перейдёт к главному?»
– Первое, что от вас требуется: подробный отчёт о, так сказать, медицинском состоянии армии – количество раненых, количество больных, в том числе тифом, а также перечислить, кто из командиров дивизий и полков, а также их заместителей имеет ранения и какие, насколько они серьёзны. Позволяет ли характер ранения им исполнять свои обязанности. Если позволяет, то насколько это затруднено последствиями ранения. И второе: вы не можете вылететь из окружённой группировки ни под каким предлогом, даже если будете больны или ранены. При попытке вылететь или каким-либо иным образом выбраться из «котла» вы будете немедленно уничтожены теми, кто будет постоянно за вами присматривать. Вас разорвёт на части гранатой, так что никакой хирург уже не в силах будет помочь вам, либо пуля нарушит лобную область черепа и разорвёт иные жизненно важные ткани, после чего никакой врачебной помощи не понадобится вовсе. Всё. Характер полученной раны окажется, как это у вас, врачей… несовместим с жизнью.
