– И это вы говорите своим подчинённым?
– Нет, герр старшина. Солдатам этого говорить нельзя.
– Почему?
– Потому что сейчас – война. А они – солдаты. Я просто запрещаю им забирать у крестьян скот и жестоко караю мародёров.
– И вы думаете, они вам потом, после войны, за это будут благодарны?
– Да, герр старшина. Я в этом уверен.
«Посмотрим, что твои баварцы начнут творить, когда почувствуют, что нет угрозы из леса, – подумал Радовский, со скрытой неприязнью слушая рассуждения лейтенанта. – Впрочем, возможно, немец говорил искренне. Хотя вряд ли. Просто он понял, что я русский, и знает, что у меня довольно высокое звание в вермахте, а должность – вообще загадка».
Двое суток немцы и каратели из группы Радовского вели наблюдение за местностью по своему фронту. Наконец, в конце третьего дня, с одного из постов доложили: в районе одиночного ПТО противника замечено движение конного разъезда числом до пятнадцати всадников.
Радовский тут же поднялся на НП, оборудованный немцами неподалёку от зенитной установки на высокой сосне. Посмотрел в стереотрубу. Сказал:
– Спешились. Пошли к землянкам. А может, это прибыла смена для артиллеристов?
– Нет, герр Старшина. Это – партизаны. Та самая группа. Наблюдатели узнали лошадей. Это они. И они ждут наступления темноты. Так было всегда.
– Поставьте резервные пулемёты на прежние позиции и пусть пулемётчики ведут дежурный огонь в том же режиме, что и всегда.
– Слушаюсь, герр Старшина, – козырнул лейтенант и тут же передал команду стоявшему внизу фельдфебелю.
Радовский снова поднёс бинокль к глазам. Долго смотрел в поле, на опушку леса на той стороне, на чахлое редколесье, где красноармейцы прятали противотанковое орудие. Солнце дотлело на юго-западной окраине деревни. Будто низовая позёмка, потянули, поползли из соснового бора сумерки.
– Все лошади – ваши, – сказал наконец Радовский, опустив бинокль.
– Благодарю вас, герр Старшина. Мои солдаты выполнят приказ.
Зимние сумерки быстро переходят в вечер. Когда в небе зажглись первые звёзды, дежурные МГ, один за другим, сделали по одной длинной очереди. Радовский махнул стоявшим внизу карателям: пора.
Через несколько минут взвод выдвинулся на исходные и, приготовив оружие, замер в ожидании новой команды.
– Видишь, Курсант, деревню? Вон, правее по фронту. У них там мелкокалиберная пушка. Режет, гадюка, так, что невозможно головы высунуть. Нам стрелять совсем не даёт.
– Ну и что? Деревню мы проходим левее. По нашей тропе она никогда не стреляла. Хотя мы проходим довольно близко.
– Стёжку натоптали?
– Натоптали.
– Я думаю, что вчера или позавчера, после вашего прохода, они закрыли её. Пойдёте назад, сто процентов – напоретесь. Как минимум – на пулемёт. Но сегодня пристреляли по тропе и пушку. Видел в бинокль. Слышу, затарахтела. Дай, думаю, гляну, что у них там.
Позади, в овраге, заржали кони. Лейтенант кивнул туда:
– Ты пост там выставил?
– Выставил. А что? – спросил Воронцов.
– Это хорошо. Коней тут без присмотра лучше не оставлять. Пехота совсем отощала, звереет. Собака у нас была, ещё при батарее прикормили. Пропала. Вдруг узнаём – съели. У миномётчиков кобылу увели. И копыт не нашли. Так что смотрите. Имущество своё караульте хорошо. А то потом и искать негде будет.
Уже стемнело, а они всё не отправлялись в путь.
Наконец Воронцов приказал выступать.
– Слушай приказ, – сказал он, когда партизаны вывели из оврага коней и начали садиться в сёдла. – Переходить будем двумя группами. Состав первой: Турчин, Нелюбин, Губан, Иванок, завхоз дядя Коля, Кудряшов. Остальные идут в составе второй группы. Интервал движения сто метров. Я веду первую группу. Дорофеев – вторую. Всем спешиться. Коней держать в поводу справа от себя. Есть вопросы? Нет? Приготовить оружие.
Когда выступили, Воронцов выслал вперёд Губана:
– Проедешь тихо до леса, постоишь там минут пять и – назад. И – слушай.
Радовский разделил своих людей на две группы: одну распределил по краю липового парка в сотне шагов от тропы, другую расставил за соснами в лесу, прямо по тропе. Таким образом, оставшихся в живых после огневого налёта они должны были тут же взять. Никто не должен уйти.
Примерно в полночь на стёжке послышались шаги. Взошла ясная луна, и поле за липовым парком до самого редколесья залило её неподвижным сумрачным светом. Глаза, привыкшие к темноте, хорошо различали все предметы на сотни шагов. И стоявшие за деревьями каратели, и немецкие пулемётчики сразу увидели, как от лесной опушки на той стороне отделился одиночный всадник. Он быстро продвигался по тропе, пригнувшись к луке седла. «Разведчик, – понял Радовский, – только бы немцы не подняли стрельбу и ни у кого из второй группы не сорвались нервы». Он потрогал за ремнём рукоятку ракетницы, перевёл дыхание. Он улыбался, чувствуя, как лёгкая горячая волна подхватывает его напряжённое тело. Ради таких минут стоило жить. Сейчас появятся остальные.
Так и произошло. Немецкие пулемётчики молчали – ждали команды. Разведчик доехал до леса, постоял несколько минут на опушке и рысью погнал коня назад. Навстречу ему от черной стены дальнего леса один за другим начали отделяться всадники. Странно, их совсем немного… Здесь не все, кто вечером прибыл на позицию ПТО. Надо ждать.
Другая группа появилась, когда первая уже вышла на рубеж огня. Радовский чертыхнулся. Почувствовал нервную дрожь – руки его дрожали. Летел к чёрту прекрасно задуманный план. Это грозило худшим. Они что-то почувствовали. Идут спешенными. И Радовский на миг представил, как довольны сейчас немцы – стрелять придётся в середину корпуса, а это значит, по лошадям. Вторая группа значительно меньше первой. Что ж, пора. И он поднял над головой ракетницу.
– Быстрей, ребята, быстрей! – поторапливал Воронцов идущих впереди Кудряшова и Турчина.
Шли налегке. Маршрут знакомый. Тропа торная. Лес впереди приближался стремительно. Время от времени Воронцов оглядывался через луку седла на деревню, черневшую справа в глубине лога, на липовый парк, забитый сугробами. Когда до леса оставалось шагов сто, в поле показалась группа Дорофеева.
Каждый раз, когда они в этом месте пересекали луг, поросший жидким кустарничком, Воронцова охватывала тревога. И каждый раз он думал о том, что надо менять маршрут. Но каждый раз отряд благополучно добирался до лесного массива и исчезал среди деревьев, как призрак. Переход проходил благополучно. Тревога исчезала.
Ракету он вначале услышал – нарастающее стремительное шипение и потом, только потом, спустя какое-то время, когда вдруг стало понятно, что самое страшное произошло и что оно непоправимо, – треск мгновенной и ослепительно-яркой вспышки. Сама вспышка разорвала темень, когда всё уже стало очевидным.
