– Да. Дом сохранился. Кладбище тоже цело. Могилы отца, матери, дедов.
– Вы хотите вернуться в своё поместье полноправным хозяином?
– Не знаю, господин Ивар. Лозунг: «Богатыми домой» – для меня не просто пустой, а ещё и чужой звук.
Ивар снова засмеялся.
– Ох уж эти русские!.. Немец сказал бы совершенно определённо: да или нет. Если нет, то тут же так же определённо сказал бы, почему. Или – что ему мешает. Даже француз бы выразился более определённо. Несмотря на то, что галлы в последние века сильно испортили свой характер. Россия, Россия… Россия – это не Франция. И, конечно же, не Польша. Возможно, когда-нибудь, когда завершится этот поход, я тоже полюблю Россию. Конечно, не так, как любите её вы. Я лишён главного – сыновних чувств к этой земле. И слава богу! У меня есть своя родина, Германия. Так давайте же выпьем, дорогой Георгий Алексеевич, за Россию. За Россию!
– За Россию!
Радовский встал, шумно отодвинув стул. Следом за ним, нехотя, встал и Ивар. Этот русский ему был любопытен. У него многое получалось. И в таком деле, как разведка, он, несомненно, мог принести Германии много пользы. Но надо было помочь ему освободиться от некоторых предрассудков и иллюзий. И потому, склонный к компромиссам, Ивар иногда шёл почти на поводу у Старшины. «Во всяком случае, – думал он, делая своё дело, – пусть этот бывший русский офицер, сын русского землевладельца, так думает». Впрочем, за Россию он поднимал рюмку искренне.
– Просто, Старшина, вы уже вернулись на родину. И теперь в вашей душе происходит некое движение. Но советую управлять им. Не поддавайтесь возможному хаосу. Сейчас в ваших руках судьба важнейшей операции. Вопрос о вашем переводе будет решён сразу же после её успешного завершения. Абвер – это всё же не окопы изо дня в день. Хотя, я знаю, вы не брезгуете окопами. Всё это, конечно же, достойно солдата. Но белую блажь из головы выкиньте. Она для вас опаснее тифа. Для нас тоже. Наливайте, Старшина… Вы во многом правы, хотя так и не ответили на мой вопрос. Россия есть Россия. Вот посмотрите, мы пьём лучший европейский коньяк. Французский. В нём энергия и солнце лучших виноградников Шампани и Прованса. Эти бутылки составили бы честь самых изысканных застолий в самых знаменитых ресторанах и домах Европы. Под этот коньяк принято подавать… А мы пьём этот солнечный нектар за простым столом из грубых досок, и на столе у нас простые крестьянские закуски без всяких изысков. И, что самое важное, нам хорошо. Мы не испытываем при этом никаких неудобств и угрызений. Нет, Россия – удивительная страна! Вы правы! И, кажется, не надо ждать завершения похода…
– Тогда, господин Ивар, выпьемте за скорейшее его окончание.
Ивар скосил взгляд, как будто пробуя на вкус огурец, свет и внешний вид которого ему показался подозрительным.
– Георгий Алексеевич, вы думаете, мы достаточно пьяны, чтобы говорить друг другу подобное?
– Мы ведь говорим это за дружеским столом. Друг другу. Приватно. Мы не на службе.
– Но мы в форме. Впрочем, на вас форма русского солдата. И тут начинается, как это у вас говорят, чтение между строк… второй план… или уровень… Как у Достоевского.
– Нет, господин Ивар, у нас сейчас идёт разговор по душам.
– По душам… У нас говорят так: «душевный разговор». В вашем языке всё немного не так.
– Это вас раздражает?
– Нет. Мне любопытно. По душам так по душам. Хорошо. Я ценю искренность. Она сродни преданности. Хотя это не одно и то же. Так растолкуйте же мне, наконец, в чём причина такого фанатизма русских? Неужели это всего лишь примитивный результат того слепого повиновения, в котором их всякими способами удерживают комиссары и командиры-большевики?
– Вы спрашиваете меня о том, во что сами уже не верите.
– Не верю. Но хочу понять внутренний механизм всего этого сложного организма под названием «русский характер», а значит, и «русский солдат». Ведь дело не только в большевизме.
– Да, – мотнул головой Радовский, – будь он проклят! Не в нём одном.
– То, что мы пишем и изображаем графически, в примитивных рисунках, в своих листовках вроде: «Бейжида-политрука, морда просит кирпича!» – не столько комично, сколько убого. И с точки зрения пропагандистской – тоже. Потому и на психику красноармейцев действует слабо. Сколько мы листовок сбросили в эти леса и на занятые Ефремовым деревни? А результат? Они не сдаются организованно, подразделениями, под командой офицеров, как это происходило прежде. В том числе и здесь, под Вязьмой. И как это происходит сейчас подо Ржевом, в нескольких десятках километров отсюда. Там окружена тридцать девятая русская армия. Генерал Модель сообщает, что там большевики сдаются полками, батальонами. А здесь, под Вязьмой, совершенно другая картина. Словно эти дивизии сформированы из других людей. Все наши расчёты не оправдываются. Почему?
– Да, господин Ивар, русская армия – это не германский Ordnung. И русский солдат – не часть этого до тонкостей продуманного и организованного порядка. Русская армия и создавалась как некая общность людей. Со своей особой иерархией. И эта иерархия в каких-то, пусть отдалённых, чертах, но всё же напоминает семью. В прежние времена мужская часть дворянского сословия с малых лет была приписана к полкам. Каждый барчонок, живущий в какой-нибудь Сосновке или Ивановке, числился кто в Белозёрском гренадерском, кто в гусарском Павлоградском полку. Затем, по совершеннолетии, молодой человек туда, в свой полк, и поступал. На самый низший офицерский чин. В самые окопы, в самую вонь и хлябь. С годами делал карьеру, соответствующую его индивидуальным способностям, образованию, выучке и личной храбрости, подтвердить которые можно было только в настоящем деле. В тех самых окопах. В поле, в седле. Солдаты служили долго. Срок рекрутской службы – двадцать пять лет. По сути дела вся жизнь человека проходила в казарме, под ружьём. И вот представьте себе: молодой мужик из крестьянской среды попадает из привычного ему мира семьи, вольной деревенской жизни в суровый мир казармы. Из мира полей и лугов в ограниченное пространство, до мелочей регламентированное уставом, правилами внутреннего распорядка, окриками фельдфебелей. И вот тут-то происходит то, что и не даёт вам покоя, господин Ивар. Постепенно, подспудно, казарма, где проводит в службе свою жизнь русский солдат, наполняется духом семейных отношений. Где командир – отец родной, батя. А черты заботливой матери проступают в служебных делах каптенармуса или старшины. Где для каждого новобранца находится дядька, наставник, как прежде говаривали, – в отца место. Потому что лучше дядьки никто не покажет, как удержать ружьё во время прохождения «на караул» и когда подниматься в атаку, чтобы не быть сбитым с ног основной лавиной огня противника. Семью трудно разрушить. Семья в любом государстве разрушается как последний оплот.
– Любопытные размышления… Теперь я кое-что понимаю. У вашего поручика по фамилии Лермонтов есть такие слова: «Слуга – царю, отец – солдатам…» Это о пехотном полковнике. Я запомнил. Но ваши уставы, надо заметить, создавались по прусскому образцу.
