– Выше среднего роста, скорее даже высокий. Крепкий. Телосложение богатырское. Всегда чисто выбрит. Взгляд внимательный. Глаза светлые. Серые или зелёные, не обратил внимания. Волосы тёмно-русые, близкие к чёрным. Нос крупный, прямой, без горбинки. Лоб скошенный, с сильно выраженными надбровными дугами. Манера говорить и вообще держаться, спокойная, уверенная. Умеет выслушать собеседника. Никогда не перебивает. Но любит, чтобы говорили кратко и по существу. Чувствуется внутренняя культура, скорее не врождённая, а приобретённая.
– Почему вы так считаете? – спросил Радовский, с нескрываемым любопытством слушая наблюдения Гордона.
– Отношение в культуре поведения, манера держать себя. Так относятся в чужой и дорогой вещи. Хотя нельзя сказать, что он чувствует себя не в своей тарелке.
– Ну, довольно, – прервал его Радовский и подумал: «Этот армянин, пожалуй, подойдёт, хотя есть в нём что-то, что настораживает… Впрочем, все они здесь с двойным дном».
Позже, когда начались индивидуальные занятия и инструктажи, он спросил разведчика:
– Вы армянин. А разговариваете совершенно без акцента? – И выразительно посмотрел в глаза.
– Я родился и вырос в Ростове. В Ростове много армян. Наши предки переселились туда ещё при Петре.
– Откуда? Из Одессы? – И Радовский внимательно посмотрел в карие глаза разведчика.
– Э, нет! – засмеялся «Галустян», и ни один мускул в его лице не вздрогнул под пристальным взглядом майора.
Больше на эту тему они не заговаривали. Гордон успокоился, поняв, что со стороны майора Радовского, которого они вскоре начали называть просто «Старшина», ему ничего не грозит. А Радовский понял, что «Галустян», скорее всего, никакой не Галустян. Многое в его легенде пахло вымыслом. По документам, он действительно призывался Ростовским городским военкоматом. Но, видимо, не знает, что ростовские армяне тоже говорят с акцентом, только акцент этот не кавказский, а другой, особенный, ростовский.
Следующий раз некоторая неловкость произошла, когда всем разведчикам, которые направлялись в расположение 33-й армии для вживания в среду, давали агентурные имена.
– Агентурное имя? – спросил Старшина.
И вдруг, сам от себя не ожидая такой дерзости и желания ступить на край обрыва, «Галустян» предложил:
– Гордон.
И Старшина, обычно критично относившийся к выбору курсантом агентурного имени, которое затем заносилось в его личное дело, кивнул согласно:
– Вполне подходит.
Хохлы за спиной загудели угрожающим гудом, но Радовский поднял тяжёлый взгляд, и все затихли.
Так «Галустян» вскоре снова стал Гордоном.
Ему удалось пробежать по краю обрыва, так что приятным холодком захватило сердце. И он, чувствуя, что вполне владеет игрой, снова заглянул в пропасть, на краю которой всё это время стоял:
– Если это не опасно.
– Думаю, что за это вас не расстреляют в гестапо. Во всяком случае, до тех пор, пока вы не попадёте к ним. А там, в тридцать третьей, легче будет устроиться в тёпленькое местечко.
Вскоре их отряд – двенадцать человек – перешёл линию фронта под видом санитарного обоза. Из района Износок по партизанской тропе они вышли к Науменкам, забрали там раненых и вывезли в Износки, в армейский госпиталь. Через день вновь вернулись в Науменки с грузом медикаментов и сухарей. Но назад в Износки больше не вернулись. Раненых завезли в лес, связали и свалили в овраг. Через несколько часов, когда мороз сделал своё дело, сложили их более компактно и присыпали снегом. И вернулись в район Знаменки.
Галустян-Гордон был зачислен в отдельный медико-санитарный батальон 160-й дивизии, а затем, по ходатайству Профессора, переведён в одно из санитарных подразделений, обслуживающих непосредственно штаб 33-й армии. С той поры он работал в паре с Профессором. Нескольких человек из роты Радовского, стрелков, как их называли в отряде, удалось устроить в армейский ветеринарный лазарет и отдельную корпусную автомобильную санитарную роту. В санитарной роте не было ни одного автомобиля, вернее, они были, но давно стояли неподвижным парком, без горючего, заметённые снегом, а раненых в полевые передвижные госпиталя и санбаты доставляли на лошадях. Этим и занималась корпусная авто-санитарная рота.
Через несколько дней, когда кончились заначки и Галустяну-Гордону пришлось сесть на скудный паёк окруженца, он начал испытывать нечто похожее, что однажды переживал под Наро-Фоминском, оказавшись в промёрзших, насквозь продуваемых тридцатиградусными ветрами окопах рядом с замерзающими бойцами стрелковой роты. Тогда, чтобы избежать смерти в очередной бессмысленной атаке на крохотную лесную деревеньку, видневшуюся впереди в полукилометре от их траншеи, он пошёл на крайность. С передовой удалось улизнуть благополучно. Он выстрелил себе в ногу во время начала атаки, в свежей воронке от снаряда, пробежав вперёд всего несколько десятков метров. Стрелял из трофейной винтовки, подобранной во время атаки. С винтовкой бежал сержант. Сержанта убило миной. После боя раненых грузили в машины, как дрова – поскорей, поскорей… Поэтому никто не заметил характерных особенностей его ранения. Неприятности начались потом, в тылу, в одном из ППГ, когда эта тощая сука…
Со жратвой в окружении было по-настоящему худо. У местных забрали уже всё, что можно забрать. Те сами голодали. Правда, коров ещё не порезали. За коров, согласно приказу командарма, как, впрочем, и за иное мародёрство в занятых группировкой деревнях, полагался расстрел. Особо не разбирались. Так что по дворам лучше не шастать. Заметят – донесут. А если попадёшь под разборку, начнут допытываться, кто да откуда. Хотя документы у него были подлинные. На фотографии Галустян и Гордон – одно лицо. Но вдруг кто-нибудь служил вместе с Галустяном? Вдруг кто узнает и его, Гордона? В этих обстоятельствах жди опасности с двух сторон. С одной стороны – бывшие знакомые Галустяна, сослуживцы, фронтовые товарищи. В любой момент запросто можно наскочить хотя бы одного из них. И этого будет достаточно, чтобы его потащили к другим. К особистам. Там тоже люди разные. Если притащат к какому-нибудь дивизионному лейтенанту, там ещё можно прикинуться дурачком. Но с капитаном Камбургом разговор обещает быть очень коротким. С этим не договоришься. Раза два видел его издали. И всякий раз отворачивался, чтобы не попадаться на глаза. Увидит, заинтересуется, кто, откуда… Что он скажет? По документам: красноармеец Галустян. А Кабурга не обманешь: как Галустян? И попал он в особый отдел. А там все жилы вытянут. Нет, лучше вместе со всеми конские гужи жрать и спокойно ждать своего часа – наступит же он когда-нибудь. А по краю пропасти не набегаешься долго…
В отряде кормили хорошо. То поросёнка из какой-нибудь дальней деревни привезут, то корову. Промышляли в основном хохлы. У себя бы в станицах и на хуторах так не вольничали. А тут – Россия. Никто особо не спросит. В деревнях старики, дети и бабы. Мужики кто на фронте, кто в плену, кто в партизанах. На стороне, подальше от глаз атамана Щербакова, можно было и девку придавить. Или бабёшку завести. И тогда уже и с самогоном всегда будешь, и свежая баранина на столе, и регулярная банька с веничком, а потом и мягкая постелька на двоих… Но казачья жизнь закончилась быстро.
