И Воронцов налёг на жареную щучатину.
– Понравился ты нам, курсант. – И Захар Северьяныч обвёл взглядом сидевших за столом. – Иван вот предлагает тебя зачислить во взвод милиции самообороны. Я не против. Парень ты исполнительный. Лишнего не болтаешь. В лес вроде не смотришь. Рыбу по дворам, бабам нашим за сладкую булочку не растаскиваешь. Марья Евстафьевна тебя хвалит, не нахвалится. Лида, вижу, студнем колыхается, когда о тебе говорит. Она к тебе со своим, бабьим, ещё не подступала? – вдруг поинтересовался Захар Северьяныч и внимательно, как смотрят на мелкий предмет через лупу, посмотрел ему в глаза. Хмельной взгляд Захара Северьяныча был тяжёлым. Но Воронцов его выдержал, глаз не отвёл.
– Никак нет.
– Ну, это я так. Такой слабину дай, она и с сапогами съест… Так что пора на службу определяться. Иван свой отряд во взвод развёртывает. Будешь пока рядовым милиционером. Зарекомендуешь себя, повысим, отделение получишь. С жильём решим. Или к Лиде пойдёшь? – опять прищурил глаз хозяин. – Я не против. Только чтобы потом назад не просился. Ну? Что скажешь?
– Я должен подумать. Предложение неожиданное. Как снег на голову.
– Подумать, конечно, можно. Но знай, что такое тут предлагают не каждому. И всего один раз. Сутки тебе на размышление. А Лиду не обижай. Она к тебе со всей душой. Такое в бабе ценить надо. Говорю это тебе не потому, что она моя племянница, а так. Как мужик мужику.
– В какой армии воевал? – спросил незнакомый в форме полицейского, который всё это время молча сидел рядом с Воронцовым и внимательно наблюдал за ним.
– В восьмой воздушно-десантной бригаде. – И Воронцов заметил, как дрогнуло лицо незнакомца.
Захар Северьяныч наказывал помалкивать о 33-й армии. Вот он и помалкивал. А Профессор был из 33-й.
– Выходил где?
– Мой взвод остался в Шпырёвском лесу. Оттуда вышли под Всходы. К кавкорпусу. Там был ранен.
– В бою?
– Нет, во время бомбёжки.
– А как сюда попал?
– Корпус ушёл. Госпиталь остался. Спасайся, кто как может… Побежали. Я оказался здесь.
Рассказывать о расстреле госпиталя Воронцов не стал. Он знал, что говорить надо как можно меньше. Профессор сидел молча. Внимательно слушал. Ни один мускул на его лице не дрогнул. Как будто всё это его мало интересовало. Но внутреннее чутьё подсказывало Воронцову, то именно для его ушей предназначена вся эта нехитрая игра в вопросы-ответы под рюмку водки. Иначе за стол в такую компанию он вряд ли бы попал.
– Из госпиталя – с винтовкой? С компасом? – Теперь на него в упор смотрел Жижин.
– Винтовку и компас взял у соседа по койке. Он лежачий. Куда ему? Остался.
– Ты ему веришь? – спросил Жижина хозяин.
Жижин усмехнулся.
– А я верю. – И Захар Северьяныч грохнул по столу кулаком. – Вот верю! Ты, курсант, мне сразу понравился. Думаешь, просто так я тебя на мельнице оставил? Дурной след за тобой не пришёл… Ладно, на той неделе приходи. Форму выдадим. А то обносился. И получишь назад свою винтовку. Или немецкую возьмёшь? Есть у нас и немецкая. Хорошая. «Маузер». Почти новая. Видишь, мил сокол, с каким мы к тебе почтением? Посмотрим, чем ты нам отплатишь. Какой службой.
– Свою возьму, – сказал Воронцов, с трудом преодолевая хмель.
– Свою так свою…
Профессор не проронил ни слова. Но смотрел на Воронцова внимательно, как будто что-то пытаясь вспомнить.
А в голове: «бежать, бежать…» Но – куда? И перед глазами поплыли стриженые затылки троих беглецов в свежей яме и беспокойство Лиды: «Смотри, только бежать не вздумай, у Захара Северьяныча везде посты…» «Ничего, лето – не зима, уйду. Мне бы, – думал Воронцов, – только до леса добраться. И хотя бы полдня времени, чтобы оторваться от погони. Чтобы успеть подальше уйти и затеряться».
Последнюю зорю Воронцов зоревал на мельнице. Как всегда, встал рано. Пошёл на буковье умыться. А там уже сержант на камне сидит, молча в воду смотрит. Сказал, не поднимая головы:
– Что, курсант, в гвардию к Северьянычу идёшь?
– Иду, – стараясь не выдать себя, ответил он, а по сердцу так резануло, что лучше бы в другое место умыться пошёл.
– Только не делай вид, что деваться было некуда. – Сержант говорил тихо, как будто сам с собой. – Нам тоже винтовки и повязки предлагали. Наши рано или поздно придут. Что тогда делать будешь?
Воронцов молча смотрел на сержанта. Вот и заговорил он откровенно. Там, возле ямы, они посмотрели друг другу в глаза так, будто через минуту под пули Захара Северьяныча становиться и им самим.
– Северьяныч хочет помещиком, при новой власти, как при царе, зажить. Думает, две армии сейчас одна другую перебьют, а там и замирятся. И для него, живого и здорового, рай наступит. Только ничего у него не выйдет. Ешь собака собаку, а последняя, говорят, сама удавится. Ну, чего молчишь?
– А что я тебе скажу? Я тут человек новый. И пока мало что понимаю.
– Но винтовку уже берёшь… Смотри, Северьяныч человек непростой. Повяжет тебя с самого начала. Горелого ты знаешь. С нами выходил. А как ребят к яме поставили, Северьяныч нам расстреливать их предложил. Один Горелый согласился. Теперь служит. Хуже цепного кобеля старается. Профессора видел?
– Видел.
– Будь с ним особенно осторожен. Он тоже из тридцать третьей. Служит теперь у немцев. Дружбу водит с каким-то важным чином. Говорят, из Вязьмы к нему ещё какой-то немец приезжает. Тот хорошо говорит по-русски. У Профессора перед немцами какая-то заслуга. Всех, кого взяли вместе с ним, в Вязьму угнали, в концлагерь, а его при лазарете оставили. Немцы кого-то давно ищут. Кого-то из штаба генерала Ефремова. Подозревают вроде, что тот человек где-то здесь осел, на задержке. Вот и ездит Профессор по деревням, вынюхивает. Пока тебя не было, на мельницу заходил, с бабкой Марьей разговаривал. А ещё документы штабные ищут. Когда армия из-под Вязьмы выходила, документы в обозах везли. А потом, когда стало ясно, что не прибиться, документы те зарыли где-то в этих местах. Или зарыли, или при ком-то из местных оставили. Вот теперь ищут. Никак не найдут. Особенно этот старается, Профессор. Тебя про документы не спрашивал?
– Нет.
– Значит, не время ещё. Спросит. Не сам, так через кого-то.
– Через тебя, например. – Ни один мускул не дрогнул на лице Воронцова. Он смотрел в глаза сержанта. Тот тоже не отводил взгляда. И Воронцов сказал: – Я людей расстреливать не буду.
– Ты будешь делать всё, что прикажет тебе Северьяныч. Это ты сейчас так говоришь, а потом, когда коготок завязнет… Ладно, ты, видать, всё уже для себя решил. Поступай, как знаешь. А я тебя предупредил.
О документах больше не заговаривали.
А может, сержант связан с партизанами? Ведь видел же однажды Воронцов, как ночью, в проливень, они вынесли с мельницы два мешка муки и куда-то унесли, и вернулись только к рассвету, когда ему уже пора было вставать и проверять сеть. Куда они ходили? Кому унесли те два мешка? Партизанам ведь тоже хлеб печь надо. Но не спросишь же сержанта напрямую…
