– Он не принадлежит к числу жрецов храма, – сказал Стрикленд. – Вот кого я бы с удовольствием арестовал.
Лошади в тот день скакали словно через силу. Никакой резвости в них не было, как будто их перетренировали.
– Это они до сих пор не оправились после утреннего испуга, – заметил Стрикленд.
Больше он за всю нашу прогулку ничего не сказал. Раза два, как мне показалось, выругался, но это не в счет.
Вернулись мы около семи, уже стемнело, однако окна дома не были освещены.
– Бездельники, дармоеды! – аттестовал Стрикленд своих слуг.
На дорожке, ведущей к конюшне, что-то лежало, мой конь взвился на дыбы, и тут с земли поднялся Флит.
– В чем дело, почему вы ползаете по саду? – спросил Стрикленд.
Но обе лошади шарахнулись и чуть нас не сбросили. Мы спешились возле конюшни и вернулись к Флиту, который стоял на четвереньках под мандариновым деревом.
– Вы что, заболели? – спросил Стрикленд.
– Нет, нет, я совершенно здоров, – Флит говорил очень быстро и хрипло. – Я просто смотрел, что тут у вас в саду растет… любовался цветами. Как прекрасно пахнет земля! Пойду-ка я погуляю… куда-нибудь далеко… на всю ночь.
Тут я понял, что действительно случилось что-то очень серьезное, и сказал Стрикленду:
– Гости на сегодня отменяются.
– Вот и отлично! – отозвался Стрикленд. – Довольно, Флит, вставайте. Так недолго и лихорадку схватить. Идемте обедать, прикажем сейчас зажечь лампы. Мы все трое сегодня обедаем дома.
Флит нехотя поднялся.
– Только не надо ламп, зачем нам свет? – пробормотал он. – И вообще здесь гораздо приятнее. Давайте обедать в саду, будем есть отбивные – много отбивных, и все с кровью, почти совсем сырые, с косточкой.
Декабрьскими вечерами в Индии холод пробирает до костей, и предложение обедать на воздухе могло исходить разве что от душевнобольного.
– Идемте в дом, – сурово произнес Стрикленд. – В дом, и немедленно.
Флит поплелся в комнаты, и когда внесли лампы, мы увидели, что он весь с ног до головы облеплен толстым слоем глины. Наверное, катался в саду по земле. Он отпрянул от света лампы и ускользнул к себе в комнату. Глаза у него были страшные, они горели зеленым огнем, только этот огонь был не в глазах, а словно бы за ними, в глубине, надеюсь, вы представляете; нижняя губа Флита отвисла.
– Ночь будет тревожная, очень тревожная, – сказал Стрикленд. – Не переодевайтесь.
Мы всё ждали, когда же появится Флит, и в конце концов Стрикленд приказал подавать обед. Было слышно, как Флит ходит у себя по комнате, но лампы он не зажигал. Вдруг из его комнаты послышался протяжный волчий вой.
Мы то и дело слышим и читаем, что у кого-то там кровь застыла в жилах, волосы встали дыбом, и прочие страсти. А ведь ощущения, которые при этом испытываешь, так ужасны, что говорить это просто ради красного словца, право же, не стоит. У меня сердце остановилось, как будто в него вонзили нож, лицо Стрикленда стало белым, как скатерть.
В комнате снова завыли, и где-то далеко, в полях, раздался ответный вой.
Кто мог бы выдержать этот кошмар?
Стрикленд кинулся в комнату Флита. Я за ним, и мы увидели, что Флит вылезает из окна. Он гортанно, по-звериному урчал. Мы стали что-то кричать ему, но он нам не отвечал – не мог. Он шипел.
Что было дальше – я помню плохо, но, вероятно, Стрикленд оглушил его длинным рожком для снимания сапог, иначе мне вряд ли удалось бы сесть ему верхом на грудь. Флит утратил дар членораздельной речи, он только рычал, и рычал не как человек, а как волк. Видимо, человек в нем весь день умирал и с наступлением темноты умер. Мы пытались одолеть зверя, который когда-то был Флитом.
Человеческий разум бессилен рационально объяснить это превращение. Я хотел сказать «гидрофобия», но не мог произнести это слово, мне не хотелось лгать.
Мы связали зверя кожаными ремнями, на которых висело опахало, стянули вместе большие пальцы рук и ног, заткнули в рот рожок для обуви – из него получается отличный кляп, нужно только знать, как его вставляют. Потом отнесли зверя в столовую и послали слугу за доктором Дюмуазом с просьбой приехать немедленно. Посыльный отправился, мы перевели дух, и тут Стрикленд сказал:
– Зря все это. Тут не врач нужен.
И он был прав, я это понимал.
Голова зверя была свободна, он мотал ею из стороны в сторону. Если бы кто-нибудь заглянул в столовую, то решил бы, что мы выделываем волчью шкуру. Запах – вот что было омерзительнее всего.
Стрикленд сидел, уткнув подбородок в кулак, внимательно глядел на зверя, который извивался на полу, и не произносил ни слова. Когда мы с ним боролись, сорочка порвалась, и на обнажившейся груди слева чернели леопардовые пятна. Они даже вздулись, как волдыри.
И вот в тишине нашей вахты мы вдруг услышали в саду крик, похожий на мяуканье выдры. Мы вскочили, и не знаю, как Стрикленд, но лично я почувствовал, что мне дурно, – клянусь, я не ради красного словца говорю, казалось, я вот-вот потеряю сознание. «Это кошка», – сказали мы друг другу, точно герои «Броненосца „Малютка“
[2]».
Приехал Дюмуаз, и, должен признаться, я в жизни своей не видел, чтобы привыкший ко всяким экзотическим болезням врач до такой степени растерялся. Он сказал, что это тяжелейший случай гидрофобии и что помочь больному невозможно. Все паллиативные средства лишь будут длить агонию. У зверя из пасти текла пена. Мы сказали Дюмуазу, что Флита несколько раз кусали собаки. Человек, который держит свору терьеров, должен быть готов к тому, что его в любую минуту тяпнут. Дюмуаз был бессилен что-то сделать. Он мог только удостоверить, что Флит умирает от гидрофобии. Зверь начал выть – он умудрился вытолкнуть изо рта рожок. Дюмуаз сказал, что готов указать в свидетельстве о смерти ее причину и что конец неотвратим. Этот на редкость славный человек изъявил желание остаться с нами, но Стрикленд отклонил его любезное предложение. Зачем же портить Дюмуазу Новый год? Он только попросил доктора не разглашать истинную причину смерти Флита.
Дюмуаз уехал в величайшем волнении; и когда шум колес его двуколки стих вдали, Стрикленд шепотом рассказал мне, что, по его мнению, произошло. Это было до такой степени чудовищно и невероятно, что он едва осмелился высказать свои подозрения; я и сам был убежден, что дело обстоит именно так, а не иначе, но мне было стыдно в этом признаться, и я для вида стал возражать.
– Предположим, Серебряный Человек покарал Флита за то, что он осквернил изображение Ханумана, но ведь действие злых чар не могло проявиться так быстро.
Не успел я это прошептать, как возле дома снова раздался крик, и лежащий на полу зверь начал отчаянно корчиться, пытаясь освободиться, – мы испугались, что кожаные ремни лопнут.
