Глава восьмая
Первой вернулась разведгруппа старшего сержанта Численко. Все перераненные осколками гранат, они буквально рухнули на землю возле ротного и связистов. Нелюбин приказал разбудить санитара. Начали перевязывать. Раны, к счастью, оказались лёгкими. Старшего сержанта Нелюбин взялся перевязывать сам. Дело привычное. Рана неопасная. Тот, тяжело дыша, сквозь хрипы, докладывал:
– В деревне немцы. Местных никого. Видать, угнали на запад. В километре, в лесу, рядом с большаком, колонна танков. Есть «тигры» и самоходки «фердинанд». Зарываются в землю. Там же, но с другой стороны дороги, миномётная батарея и несколько ПТО. Немцы в деревне не спят. Похоже, ждут, что наши вот-вот начнут переправу основными силами. Или, ещё хуже, готовятся выкуривать нас.
– А «языка» что же не взяли?
– Да взяли мы «языка», Кондратий Герасимович. Но уже в овраге напоролись на патрульных. Вы ж слышали, какая заваруха началась. А немец вырвался и побежал. Пришлось пристрелить.
– И это называется – взяли… Вы ж не воду во рту несли, Численко.
– Не воду… Сами едва вырвались.
Спустя полчаса пришла вторая группа. Лейтенант Кузеванов вёл своих тихо, кустик не шелохнулся.
– Ну что, Андрей? Что там, на берегу? – Нелюбин с надеждой смотрел на лейтенанта Кузеванова, на своего лучшего взводного. Какую весть принёс он ему? Утешит ли чем? На груди зачесались родинки шрамов. Нелюбин сунул руку под гимнастёрку. Зуд невыносимый. С некоторых пор стал замечать: перед непогодой и в такие вот минуты, как эта, начинали зудеть, чесаться шрамы на груди и ломало, выворачивало задетую пулей ключицу.
– Две линии траншей. Но ещё окапываются. Видимо, не успели заранее оборону подготовить. Глубже, может, и третья есть. Там моторы гудят, танковые. На каждые сорок-пятьдесят метров – пулемёт. Предположительно, на каждое отделение у них по пулемёту.
– Густо…
– Часть людей отдыхает. Спят прямо в окопах, на земле. Часть окапывается. – Кузеванов сделал паузу и вдруг сказал: – Товарищ старший лейтенант, а похоже, что наше присутствие здесь их не сильно беспокоит.
– Почему ты так думаешь?
– То, что фронтом вдоль берега они окапываются, понятно. Но овраг контролирует один патруль. Всего один. Три человека. Может, они думают, что нас совсем мало? Разведгруппа…
– Тогда почему сразу не полезли отлавливать? Разведгруппу. Эх, батя тянет… Сейчас бы полку самое время переправляться! Мы бы во фланг ударили. А полк тем временем переправлялся.
– Что, молчит штаб полка?
– Молчит. А я на связь не выхожу. Чтобы немцев не беспокоить. Слушают, наверняка слушают. Ты, Андрей, снаряди-ка двоих своих ребят, понадёжней, пусть на тот берег сплавают. Заодно Москвина на острове проведают. Лодку у него возьмут. На лодке им до нашего берега – десять минут… Пусть разыщут кого-нибудь из штаба полка. Доложат обстановку: там, мол, и так, закрепились в овраге правее деревни, немцы окапываются, нас пока не беспокоят, самое время по ним ударить.
Кузеванов исчез в ночи. Даже шорох его шагов тут же поглотили темень и густой, как вата, туман, который начал заполнять враг. Значит, время уже за полночь, понял Нелюбин, и Днепр тоже покрыт туманом. Что же полк мешкает?
Рядом, в ровике, отрытом в склоне оврага, похрапывал связист. Спал он чутко. Посопит, посопит, и вдруг затихнет, даже дыхание останавливает – слушает. Связист у Нелюбина боец бывалый. Под Хотынцом в окружении неделю посидел, знает, почём фунт лиха и что значит уснуть под носом у немцев.
Немецкий пулемёт постукивал то дальше по берегу, то совсем близко. То ли поменял угол огня, то ли стрелял уже другой, находившийся дальше. В стороне города тоже работали дежурные пулемёты. Но там всё ещё слышались и резкие одиночные выстрелы мосинских винтовок. Иногда бухали гранаты. Нелюбин снял с головы каску, расправил пилотку. Неужели, думал он, наступит такое время, когда он, Кондратий Нелюбин, будет стоять вот такой же ночью в октябре, только не в овраге под немецкими траншеями и не на мушке у немецких патрулей, а где-нибудь на краю поля, на границе села, своих родных Нелюбичей, и простора распаханной зяби, и слушать запахи родной земли, потревоженной плугом? Неужели существует ещё на земле такой рай? Неужто ещё возможен? Он почувствовал, как струйка пота скользнула между лопаток и истаяла под ремнём. Передёрнул плечами, вздохнул, огляделся. Зачем я об этом думаю, спохватился Нелюбин. Связист всхлипнул во сне и затих. И спать-то люди по-человечески разучились на этой проклятой войне. Спи и дрожи, как заяц под кочкой рядом с волчьей тропой…
Третья разведка вернулась через час, когда и Нелюбин задремал, присев возле связиста и укутав колени полами шинели. Послышались приглушённые голоса часовых. Потом хриплый шёпот замполита.
– Положите где-нибудь, – сказал кому-то Первушин.
– Что с ним? Ранен? – Часовой подошёл к лежавшему в плащ-палатке.
– Готов…
Одного принесли мёртвого, тут же догадался Нелюбин. Вот так. Кого же? Он встал и пошёл на ту строну ручья, где, перевалившись через гребень обрыва, отдыхала разведка.
– Что у вас, Игорь Владимирович?
Замполита в Седьмую прислали недавно. Но человеком он оказался покладистым, и Нелюбин быстро с ним сдружился, хотя обращался к нему по имени-отчеству. Лейтенант отвечал ему тем же. Москвич. Из профессорской семьи. Положительный человек. Начитанный, вежливый. Головы перед бойцами и младшими по должности не вскидывал. Спирт не пил, изредка деля с ним, ротным, и взводными лейтенантами чай. Когда роту вывели в первый эшелон, Нелюбин всячески старался занять своего заместителя делами где-нибудь подальше от окопов, в тылу. Но однажды этот профессорский сын посмотрел ротному в глаза и сказал:
– Кондратий Герасимович, в чём дело? Я боевой офицер, имею такие же погоны, как и у вас и командиров взводов, а вы меня постоянно отсылаете выполнять какие-то второстепенные задания, с которые вполне справился бы и старшина, и младшие командиры.
– Ну не в разведку же мне вас посылать, Игорь Владимирович. – Нелюбин тоже не прятал глаз. – Человек вы на фронте недавний, зелёный, можно сказать. Вот пообвыкнете, тогда, может…
– У нас в роте половина состава бойцов, младших командиров и лейтенантов, кто ещё ни разу в бою не бывал. Я должен быть вместе с ними.
Молодой, Авдею, может, ровесник, но твёрдость имеет. И Нелюбин его уважал как ровню. Правда, годы есть годы. Мальчишеское всё же в характере, в натуре имеет. Нелюбин вспомнил сына и подумал: Авдей такой же.
Не нашёл он Авдея на том распроклятом поле, уставленном разбитыми танками и самоходками. То ли санитары унесли. То ли в танке сгорел. То ли прямое попадание… Словом, не нашёл. И писем с тех пор от него не получал. А потом перебросили их на другой участок фронта. Хотел разыскать его часть, разузнать по спискам, жив ли, убит ли, но и этого не получилось. Полк пошёл вперёд. А танковую бригаду, в которой воевал Авдей, отвели на пополнение. Досталось ей во время прорыва. «Тигры» и «фердинанды» выбили почти все машины. На том поле танки горели так, что среди разбитых и искорёженных огнём и взрывами машин Нелюбин так и не смог отыскать тот родной КВ, на котором воевал Авдей и успели повоевать они, штрафники взвода самого Нелюбина.
