Просека оказалась чистой. Никаких следов они здесь, кроме старых отпечатков конских копыт, не обнаружили.
– На хутор кто ездил? Ты? Или Зинаида?
– И я, и Зинка. По очереди.
– Кто ещё в Прудках знает о Сидорятах?
– Все знают.
– А не проговорятся?
– Нет, не проговорятся. У нас это не принято.
Когда выбрались на высотку, откуда открывался обзор и на запад, в сторону озера Бездон, и на север, где проходила Варшавка, а Красный лес переходил в Чёрный, Воронцов вытащил из полевой сумки бинокль и начал осматривать местность. Иванок некоторое время терпеливо ждал его, потом усмехнулся и тронул повод коня.
– Так ты их не увидишь, – сказал он, когда они уже спустились в пойму речки Вороны и пустили коней вдоль берега. – Что ж они, совсем дураки? Они сюда вообще не пойдут.
– Ты прав. Их интересует конечно же аэродром. Сейчас там наверняка базируются бомбардировщики дальнего действия. Аэродромы подскока переместились ближе к фронту. Так что истребители и штурмовики взлетают с площадок, которые оборудованы там, возле Днепра, километрах в двадцати-тридцати от линии фронта. А тут – тяжёлая авиация дальнего действия, которая работает и по тактическим целям, и, что самое важное, по стратегическим. Для немецкой разведки – это особый объект. Ты Юнкерна в лицо знаешь?
– Нет. Но мы поймём, кто из них Юнкерн. – Иванок резко повернулся к Воронцову. – Голос его узнаю. Голос запомнил. Ещё с той поры, когда он наш отряд выкуривал. Тогда он нас, а теперь мы его… Вот было бы здорово берёзки ему, гаду, завить.
Завить берёзки – партизанская казнь. Приговорённого ставили между двумя молодыми берёзками, нагибали к земле верхушки, один конец верёвки привязывали к верхушке берёзы, другой к ноге, а потом, привязав за обе ноги, одновременно отпускали верхушки берёз… Так расправлялись с полицаями и предателями.
– Юнкерн немец?
– Немец? Нет, не немец. – Иванок разговаривал короткими торопливыми фразами, после которых делал продолжительную паузу, прислушивался, приглядывался к местности – привычка, приобретённая им, видимо, во взводе конной полковой разведки. – Разговаривал по-русски чисто. Без акцента. Шутил, матюкался. Так немцы не умеют. – И вдруг Иванок спросил: – Саш, как ты думаешь, где сейчас Старшина и Владимир Максимович?
– А почему ты спросил сразу о двоих?
– Вспомнил. Двоих. Они же там, на Угре, вместе остались.
– А почему вспомнил сейчас? Думаешь, и они здесь?
– Не знаю. Всё может быть. Но их голосов я ночью ни возле костра, ни в овраге не слышал.
Не хотел бы и Воронцов встретить здесь, в Красном лесу, бывшего своего начштаба Владимира Максимовича Турчина и Георгия Алексеевича Радовского, человека ещё более загадочного. Но Иванок прав: всё может быть…
К концу для они выехали к восточной оконечности озера Бездон и перешли вброд речку Ворону. В необычном своём истоке река расходились широко. Прозрачная, отстоявшаяся осенняя вода вытекала из озера ручейками, прорезая себе путь в плотном, спрессованном песке, смешанном с серым илом. Озеро, словно огромная чаша, переполняемая родниками, бьющими из глубины, исторгала часть воды, образуя настоящую речку.
Кони порой проваливались в ил выше бабок, ёкали селезёнками, всхрапывали и шарахались по сторонам, пытаясь отыскать твёрдое место. Седоки их удерживали, правя на песчаную отмель и косу. Наконец выбрались на песчаный берег.
– Смотри, – указал на середину озера Иванок, – кто-то на лодке плывёт. И что он там сейчас делает?
– Нил. – Воронцов вскинул бинокль. – Нерет проверяет.
– На середине озера?
– На поплавках. Нерет держится в полводы. Чтобы не всплыл, он кладёт на него несколько плоских камней. А чтобы не утонул, подвешивает его на поплавках из сосновой коры. Всегда видно, когда зашла рыба. Поплавки играют.
– Хитро придумал. Вот тебе и монах.
– Озеро его кормит. Да и монахом он был не всегда.
– А откуда берутся монахи? – как всегда неожиданно спросил Иванок.
– Из простых людей.
Иванок долго смотрел на озеро, на одинокую лодку, поблёскивающую в заходящих лучах яркого осеннего солнца. Он даже остановил коня, чтобы лучше видеть одинокую лодку и в ней монаха Нила, который когда-то вовсе и не был монахом, а простым человеком из какой-нибудь деревни. И спросил:
– Саш, скажи мне вот что: вот монах живёт, от людей ушёл, молится, кормится ягодами, грибами, кореньями и рыбой. В чём же смысл его жизни? Чтобы от людей прятаться? От войны?
– Смысл его жизни? – Воронцов остановился рядом. Опустил бинокль. – Наверное, в молитве и есть.
– В молитве? А о ком он молится?
– О нас.
– О нас? Зачем мы ему? Он что, просит Бога за нас? Молитва – это же просьба? Так ведь?
– Просьба. Перед Богом.
– Перед Богом?
– Да, перед Богом. Нельзя же просить в пустоту.
– А мне кажется, что всё это от страха.
– Конечно, от страха. У нас в роте курсант был, Краснов. Он перед боем всегда молился. А в штрафной – сержант Численко, тоже верующий. Они по-настоящему молились. В угол окопа не прятались. И всегда – за всех. Никогда я не слышал, чтобы кто-то из них перед боем за себя просил. За всех. Только за всех. Такая молитва скорее доходит до Бога.
– Ты что, веришь, что Бог есть?
Воронцов ничего не ответил. Иванок снова спросил:
– И что, жив тот курсант? Краснов. А сержант жив?
– Численко, может, и жив. Хотя… Он в телеге сидел, когда мина рванула. А Краснова я похоронил два года назад. Тут, недалеко. Могилка, наверное, уже заросла. Вряд ли найдёшь её теперь. В лесу закопали. У дороги.
– Вот видишь. Не помогла ему его молитва.
– Как не помогла? Помогла. Он же за всех нас перед богом просил. Умер на наших руках. Мы его похоронили. Не бросили.
– Значит, ты тоже в Бога веруешь? – снова спросил Иванок.
– Спроси что-нибудь полегче…
Иванок задумался. Покрутил головой, послушал лес, принюхался. И долго смотрел за озеро, будто процеживая сквозь рыжеватые ресницы неровную кромку ольх и сосен. Разведчик есть разведчик. О том, о чём только что расспрашивал Воронцова, он, казалось, уже и думать забыл. Но думал уже о другом, о главном. Ради чего они сюда приехали.
Переночевали они на хуторе. Утром, ещё только-только засветлелось над озером, Воронцов вышел во двор. С озера веяло холодом. Промозглый ветер задувал под шинель, и Воронцов, постояв немного, запахнул её. Он оглядел постройки. Хотел было пойти к Нилу. Но услышал какой-то шорох и замер, прижавшись спиной к бревенчатой стене хлева. За стеной шумно вздыхали коровы, тёрлись боками о брёвна, гремели рогами в пустых яслях. Ждали утренней охапки сена и пойла. Эти звуки Воронцов знал. Они не беспокоили. А вот со стороны леса послышались торопливые шаги. Увидев знакомый силуэт, Воронцов сунул «вальтер» в карман и тихо окликнул:
