Тогда я заявил, что в дальнейшем ему связь придется держать с Мерецковым.
Впоследствии через Мерецкова я дал Павлову указание продолжать вредительскую работу, которую ранее вел Кривошеин, как в области подготовки экипажей, выпуская на фронт необученные экипажи, так и в боевом использовании танковых частей, что он и выполнял”.
Арестованный Белов показал:
“Разговорившись с Булиным об участниках военного заговора, завербованных Уборевичем и Булиным по Белорусскому военному округу, в числе многих других была названа фамилия Павлова. Считая необходимым установить личную политическую связь с Павловым, я по телефону попросил его приехать при первой возможности в БВО.
Павлов под предлогом присутствия на этом учении (речь идет об учении в Полоцком укрепрайоне в 1937 г.) прибыл в район Полоцкого укрепрайона, где находился и я.
Встретившись на учении, мы имели широкую возможность с Павловым разговаривать. В этом разговоре я сказал Павлову, что мне известно о его участии в военном заговоре. Павлов мне это подтвердил. Я рассказал Павлову обстановку, в которой работают участники военного заговора, подчеркнув, что для многих из них арест неизбежен, и просил Павлова в пределах его возможности поддерживать некоторых работников, в частности Рулева (быв. нач. АБТ войск БВО). Павлов мне дал на это свое обещание”.
Арестованный Рожин показал, что ему со слов Бобкова (быв. командир 1-й мехбригады) известно, что Павлов является участником антисоветского военного заговора.
Арестованный Смирнов показал, что ему известно со слов Уборевича, что Павлов является участником антисоветского военного заговора.
Арман (быв. командир 5-й мехбригады) показал, что Павлов, находясь в БВО с 1930 г., был в близких отношениях с Уборевичем, находясь в Испании, куда он был командирован по предложению Уборевича, имел с последним непосредственную связь, отчитываясь в своих действиях перед ним. В Испании Павлов близко сошелся с Берзиным и вместе с ним проводил предательскую линию, направленную на поражение войск Республиканской Испании. Здесь Павлов поощрял трусов, троцкистов, которых незаслуженно представлял к наградам, и издевательски относился к бойцам-испанцам, разжигая среди них национальную вражду (Арман освобожден и дело его производством прекращено).
В Испании Павлов был исключительно тесно связан с ныне арестованными Смушкевичем и Мерецковым…»
На предварительном следствии генерал Павлов признался в том, что был участником военного заговора
[67], а на суде от своих признаний отказался. Трибунал не стал с этим вопросом особо разбираться – заседание началось в 0 часов 20 минут, а руководство Западного фронта заработало себе высшую меру и без 58-й статьи. В приговор факт заговорщической деятельности тоже не вошел. Лето 1941 года – не то время, когда следует говорить о генеральской измене, а вот для того, чтобы расстреливать за трусость и разгильдяйство – как раз то. Это не значит, что измены не было – это значит, что трибунал не счел нужным ее озвучить.
А то, что потом их всех реабилитировали – так это уже совсем другая история…
Заключение. Лукавая хрущевская реабилитация
Если о том, как «разматывалось» дело, какие предъявлялись обвинения, как шел процесс, известно сейчас достаточно много, то вот о том, как проводилась реабилитация, неизвестно почти ничего. Сколько перьев истерто по поводу репрессий, а нюансами реабилитации, кажется, никто толком не занимался. Что уже наводит на некоторые размышления: почему одни юридические документы вообще таковыми не признаются, а другие признаются без какого бы то ни было исследования. Странная аберрация зрения: почему-то считается, что осуждение из конъюнктурных соображений в 1937 году могло быть, а вот реабилитация по тем же причинам в 1956-м – ну что вы, никогда, да ни при каких обстоятельствах!
И вот что любопытно: во всех публикациях, посвященных реабилитации, практически никакой конкретики не имеется. В «Заключении» Главной военной прокуратуры говорится: «приговор по данному делу был вынесен только на основании показаний, данных осужденными на предварительном следствии и суде и не подтвержденных никакими другими объективными данными». И потом сплошь и рядом перепевается одна и та же тема: отсутствие вещественных доказательств. Может быть, кто-нибудь объяснит, какие в этом случае могли быть вещественные доказательства? Списки заговорщиков, потерянные в казино? Дневник Ягоды с описанием каждого шага? Заготовленные заранее манифесты в сейфе Тухачевского?
Ну, простите, не получилось – тупые русские генералы романов о заговорщиках не читали. Азия-с…
Из всех материалов, посвященных реабилитации, можно вытащить разве что информацию о проверке, в ходе которой было «установлено, что дело сфальсифицировано», а «показания были получены преступными методами». При этом материалы самой проверки отчего-то берегут сильнее, чем пресловутый оперативный план.
Хорошо. Обратимся к «свидетельским показаниям». Бывший заместитель главного военного прокурора Борис Викторов опубликовал воспоминания о работе в составе спецгруппы по пересмотру «дела Тухачевского». И каков же «криминал»?
«Первые страницы дела… Справки на арест: “Органы НКВД располагают данными о враждебной деятельности…” О самой деятельности ничего конкретного… А где санкция прокурора на арест? Нет санкции…
Вот что сразу обратило на себя внимание: несоответствие дат арестов с датами первых допросов, которые были учинены спустя несколько дней. Не могло же быть так, чтобы арестованных не допрашивали? (А где было допрашивать того же Тухачевского, которого арестовали в Куйбышеве и потом везли – в поезд, что ли, спецбригаду высылать? – Авт.)»
Ответ простой. Члены комиссии «предполагали, что допросы велись, но показания не устраивали тех, кто возбудил это дело».
Далее. «Мы заметили на нескольких страницах протокола серо-бурые пятна (на страницах 165–166 одного из пятнадцати томов следственного дела! – Авт.). Такие пятна оставляют капли крови… проконсультировавшись со специалистами, назначили судебно-химическую экспертизу… Оказалось, действительно кровь».
Поговорили о процессе. «Стенограмма состояла всего из нескольких страниц». Несколько – это сколько? Согласно «Справке», одно только выступление Фельдмана заняло 12 листов стенограммы, выступление Корка – 20 листов, не считая множества допросов подсудимых. Так сколько это – «несколько»?
Поговорили о том, «как вообще в те годы велось следствие», без доказательств применительно к данному делу.
«На заключительной стадии… получили отзывы ряда крупных военачальников… Они были единодушны в том, что разработанные Тухачевским и его соратниками… основы ведения крупных боевых операций… были по достоинству оценены, применены и развиты…»
