– Не изволите ли выпить чаю или кофе? Может быть, принести брусничный морс?
Ресовский поморщился, но её заботу всё-таки принял:
– Воды, если вас не затруднит.
– Конечно, сейчас принесу!
Сикорская метнулась в столовую. Взяв из буфета золочёный богемский бокал, наполнила его водой из графина, а потом добавила в него содержимое маленького флакона. Наталье показалось неприличным нести бокал в руках, и она кинулась искать хотя бы маленький поднос. Круглый, размером со сложенные вмести ладони, тот нашёлся довольно быстро. Камер-фрейлина поспешила в приёмную. К счастью, Ресовский по-прежнему сидел в одиночестве.
– Прошу вас! – провозгласила Сикорская, протягивая князю поднос.
– Благодарю…
Ресовский взял бокал. Наталья не мигая смотрела, как он пьёт. Князь выпил всё и, улыбнувшись, вернул бокал обратно. Сикорская ещё не успела уйти, как дверь кабинета распахнулась, и императрица вместе с Голицыным вышла в приёмную.
– Прошу вас князь, проходите, – обратилась Елизавета Алексеевна к Ресовскому.
Мысленно поздравив себя с таким везением, Наталья кинулась в столовую. Нужно было убрать посуду. Камер-фрейлина протерла бокал носовым платком и убрала его в буфет, а поднос вернула на прежнее место. Все мысли Сикорской были о том, что она всё-таки смогла победить ненавистную княжну Ольгу, отравив этой красотке всю её будущую семейную жизнь.
Глава двадцать первая
Святая Ксения
11 декабря
Письмо из Италии принесли в дом Черкасских утром, и дворецкий счёл за благо переправить его во дворец княжне Ольге. Новости с озера Комо оказались нерадостными: родным старого князя Курского объявили, что тот безнадежен. Знаменитый доктор Шмитц пообещал больному не более трёх месяцев жизни. Резонно посчитав, что потом семью будет ждать годичный траур, графиня Софи предлагала Черкасским поскорее обвенчать Натали с князем Никитой. Сама она собиралась сделать то же самое в Италии для старшей дочери и наследника Уваровых. В конце письма эта предусмотрительная дама сообщала, что написала устрашающее послание своей свекрови с требованием покинуть наконец свой дом-монастырь и, переехав в столицу, заняться делами внучки. Графиня выражала желание, чтобы её дочь оставалась фрейлиной до замужества и попросила отставки лишь накануне свадьбы.
«Катя с удовольствием всё устроит, а я буду ей помогать», – решила Ольга. Стало грустно, ведь Натали должна была вот-вот обрести своё счастье, а ей самой предстояло ещё ждать и ждать. Из-за таких мыслей проснулась совесть. Как можно завидовать счастью подруги? Стыд и срам!
Стрелки часов приближались к десяти, пора было собираться к выходу императрицы. Горничной во дворце не было, Ольга слишком долго провозилась с причёской и пришла в приёмную последней. Все фрейлины уже собрались. Особняком у окна застыла Сикорская. Она мельком глянула на вошедшую Ольгу и отвернулась. Взгляд её оказался таким злобным, что княжна вдруг вспомнила свой страшный сон и поёжилась. А может быть, всё это ей только кажется, и дело как раз в том, что это сон породил страх?
Ольга поймала себя на том, что не поздоровалась, и поспешила исправить оплошность. Фрейлины дружно ей ответили, и тут же дверь спальни распахнулась, и в приёмной появилась императрица. Сегодня Елизавета Алексеевна выбрала тёмно-лиловое, почти чёрное платье с большим кружевным воротником. Тонкая, как тростинка, она казалась эфемерной – каким-то неземным существом, Ольга суеверно подумала, что зря императрица носит тёмное.
«Лучше, пусть ходит в светлом! Светлое – это радость и надежда, а тёмное – монашество и горе».
Впрочем, кто может быть государыне судьёй? Да и самой Ольге нечего путаться в суевериях. Не станешь думать о плохом – не притянешь к себе беду!
От тяжких мыслей княжну отвлекла императрица, сообщившая, что после завтрака собирается в лавру и хочет взять с собой лишь одну из фрейлин. Взгляд Елизаветы Алексеевны пробежался по лицам присутствовавших дам и остановился на Ольге. Она вгляделась в лицо княжны и, как будто что-то взвесив, сказала:
– Я возьму Холли, а остальные до обеда свободны.
Фрейлины согласно закивали, а государыня прошла в столовую, где её ждал завтрак.
– Поздравляю! – шепнула Ольге княжна Туркестанова. – Её императорское величество ездит на могилы дочерей лишь с очень близкими людьми.
– Подумаешь, какая честь – съездить на кладбище! – заскрежетал за их спинами саркастический голос. – Кому нужна столь почётная обязанность? Мы уж лучше с живыми встречаться будем.
Ольга обернулась и взглянула в оловянные глаза Сикорской. В них горела лютая ненависть.
– Наталья, не надоело вам злобствовать? – раздражённо спросила Струдза. – Вы так скоро подавитесь собственным ядом!
Камер-фрейлина промолчала, а Ольга застыла. Её поразило имя Сикорской. Наталья! Всё лежало на поверхности. Как можно было не вспомнить такую простую вещь? Вот кто, оказывается, ненавидит её! Вот какая женщина возжелала её жениха! Ольге вспомнилось лицо камер-фрейлины, когда Сергей пригласил ту на танец. У Сикорской было странное выражение: сначала растерянное, а потом озабоченное. Стоя у колонны, камер-фрейлина долго разговаривала с Сергеем. Господи, почему же Ольга сразу не догадалась, ведь провидица назвала ей имя?! Княжна застыла, уставившись на соперницу. Их взгляды встретились, и Ольга вдруг поняла, что Сикорская обо всём догадалась. В глазах камер-фрейлины заметался страх, но она гордо вздёрнула подбородок и вышла из комнаты.
Варвара Туркестанова предложила всем позавтракать, фрейлины поддержали её, и лишь Ольга отказалась, сообщив, что подождёт государыню здесь. Княжне хотелось остаться одной.
«Нужно найти восковую куклу. Скорее всего, камер-фрейлина прячет её в своей комнате – там никто, кроме неё самой, не бывает».
Как придумать предлог и попасть к Сикорской? Это было трудно, ведь камер-фрейлина почти не отлучалась из дворца, а если и уезжала, то никогда заранее о своих планах не сообщала. Может, попросить помощи у Роксаны или Туркестановой? А может, у Орловой? Княжна так ушла в свои мысли, что пропустила возвращение императрицы и опомнилась, лишь увидев её перед собой.
– Холли, я вижу, что у вас что-то случилось, – ласково сказала Елизавета Алексеевна. – Пойдёмте вниз, а в экипаже вы мне расскажете, что вас так гнетёт.
Ольга поспешила за ней, пытаясь сообразить, что же теперь делать. Лгать императрице не хотелось, ведь ничего, кроме добра, княжна от Елизаветы Алексеевны не видела, но и говорить правду тоже было страшно. Рассказать государыне о том, как невенчанная отдалась жениху в попытке забеременеть, было просто невозможно. Точно так же нельзя было говорить и о привороте. Оставался один-единственный выход – сказать лишь часть правды. Вспомнились слова камер-фрейлины. Та в запале крикнула, что Елизавета Алексеевна знает о бесплодии княжны Черкасской. Вот об этом и нужно вести разговор.
