«Жжёт-ласкает, жжёт-ласкает», – мысленно повторяла она, качая головой.
Эта игра с солнцем так походила на её собственную жизнь! То казалось, что счастье ещё возможно, и Генриетта надеялась, то отчаяние сжигало всё внутри. Как же она, оказывается, была прежде счастлива: любила и мечтала о новом свидании. И вот долгожданная встреча наконец-то состоялась, а счастье исчезло. Больше не осталось иллюзий, и мечтать приходилось лишь о несбыточном. Человек, которым она так увлеклась год назад, исчез. Прежний Ник был заботливым и добрым. В его глазах светилось понимание. А уж как он умел слушать, как искренне восхищался её пением! Зачем Генриетта тогда размечталась? Зачем разрешила себе любить?..
Нынешний Николай Черкасский разительно изменился: его красивое лицо стало суше и твёрже, а в глазах затаилось горе. Каштановые волосы на висках тронула седина. И это в тридцать пять лет! История, случившаяся с его отцом, просто убила прежнего Ника. Бедняге и так тяжело, а тут ещё Генриетта с её наследством. Разговор, затеянный Штерном, окончательно всё испортил, да и сама она своими заявлениями тоже подлила масла в огонь. Ник стал её просто бояться – держался сухо, отвечал односложно, смотрел с опаской, словно ожидал услышать что-нибудь бестактное или неприятное.
Тоска разъедала душу. Генриетте казалось, что всё у неё внутри болит. Вчера Агата Андреевна, похоже, заставила Черкасского подойти к фортепьяно. Фрейлина разложила бумаги, собираясь их просмотреть, и князю ничего не оставалось, как присоединиться к Генриетте. Ник сказал пару ничего не значащих комплиментов, но выражение муки с лица согнать так и не смог. Ему тошно было даже стоять рядом с Генриеттой!
– Я не видел вас больше года, мадемуазель, – заметил тогда Черкасский, – и, каюсь, не узнал. Вы расцвели и похорошели.
– Спасибо, – ответила она по-русски. Генриетте так хотелось угодить своему кумиру, но князь всего лишь удивился:
– Вот это сюрприз! Быстро же вы освоили наш язык. В прошлом году, по-моему, ещё не знали.
– Со мной занималась миледи. Она меня хвалила. Теперь я не только говорю, но и пишу по-русски.
Но Черкасский уже потерял интерес к разговору и, попрощавшись, ушёл к себе.
Ни утро, ни день не принесли Генриетте облегчения. Душа болела так, что хотелось закрыть глаза и больше никогда не просыпаться. Неужели всё пропало и ей уже никогда не пробиться сквозь ледяной панцирь Ника? Обострённым чутьём любящей женщины Генриетта чувствовала, как сильно гнетут князя печали и как отчаяние сводит его с ума. Демоны стыда, подозрений и сожалений мучили их обоих. Как с этим дальше жить?..
Солнце, налитое меж ветвями дуба, утекло за горизонт, и наступил тот колдовской и тревожный час, когда природа, словно храбрый канатоходец, балансирует между днём и ночью. Ровное, густо-голубое небо дышало покоем. Тот миг равновесия, когда ни демоны, ни ангелы не властны над душой. Это потом горизонт зальет алым, а над головой сгустится лиловая тьма, ангелы улетят, а демоны вернутся, но сейчас душа принадлежала лишь самой Генриетте.
– Добрый вечер, ваша светлость. Гуляете? – прозвучало за её спиной. Очарование покоя разрушилось, и демоны слетелись вновь.
Генриетта обернулась. Ник – всё в том же шитом вицмундире – стоял у крыльца беседки. Он даже пытался улыбаться, но как же трудно ему это давалась: уголки губ приподнимались, но глаза оставались больными и строгими. Генриетта поздоровалась и, чувствуя, что больше не вынесет этого ледяного официоза, попросила:
– Зовите меня как прежде, пожалуйста. Я не могу привыкнуть к титулу, мне всё это дико. Одним словом – не для меня!
Черкасский промолчал, не сказав ни «да», ни «нет», и тоска в душе Генриетты налилась чернотой, сжала сердце холодной лапой, ещё чуть-чуть – и слёзы потекут в три ручья. Надо уйти, пока совсем не опозорилась! Генриетта стала искать предлог, чтобы попрощаться, но князь вдруг задал ей странный вопрос:
– О чём вы думали, пока не увидели меня? Я наблюдал за вашим лицом, оно было таким отрешённым.
Сказать правду? А что? Терять-то нечего… Зачем теперь беспокоиться о том, что Ник подумает о ней, если всё равно уже ничего не изменить? И Генриетта не стала лукавить:
– Я думала о демонах, живущих в наших душах. Они ведь могут и до смерти замучить.
Черкасский замер и побледнел, но девушка отвернулась и не заметила этого. Генриетта следила за алой полосой, показавшейся в развилке дуба. Теперь в древесный бокал налили малинового вина. Вот только кому предназначила природа такой подарок? Вопрос застал Генриетту врасплох:
– Что может знать столь юная и прекрасная, как весна, герцогиня о демонах, живущих в душе? Что же произошло, чтобы вы стали думать об этом?
Девушка лишь на мгновение задумалась, стоит ли рассказывать Черкасскому обо всём, что случилось в последние месяцы. Но древнее, как мир, желание женщины спрятаться за широкую спину любимого мужчины пересилило любые сомнения. Открыться, разделить с Ником печали, и, быть может, тогда судьба пошлёт им общие радости?..
– Всё началось ещё в мае, – призналась Генриетта и рассказала об убийствах, о похищении Луизы, её освобождении и их бегстве в Брюссель. Закончила она словами префекта полиции, что де Виларден расспрашивал хозяйку сторожки о ней самой:
– Видите, что творится вокруг меня. Убивают людей, связанных с прошлым моей семьи, а на труп обязательно кидают розу. Сколько бы Агата Андреевна ни говорила, что это лишь совпадение, я не могу отделаться от мысли, что это послание для меня. Тем более что убийца впрямую расспрашивал Клод именно обо мне.
– Хорошо, возможно, что преступник и впрямь не остался равнодушным к вашей красоте, что на самом деле вполне естественно. Но при чём тут роза? Какое отношение она имеет лично к вам? – удивился Черкасский. – Я не вижу связи.
– В детстве Луиза звала меня Розитой. Она говорила, что я обязательно вырасту красавицей и стану розой Лангедока. Да и сейчас, когда мы остаёмся наедине, тётя меня так называет. Об этом прозвище знали только мы с ней, но розовый бутон, который каждый раз находят на трупе, внушает мне страх. Как будто всевидящее зло посылает предупреждение, что следующей буду я.
Наверно, не стоило так говорить, ведь страхи Генриетты даже ей самой казались нелогичными, почти детскими, но что сделано – то сделано! Девушка ожидала, что Черкасский станет утешать её, уговаривать, как делала Агата Андреевна, но князь лишь спросил:
– А где сейчас Орлова? Мне сказали, что она уехала утром и до сих пор не вернулась.
– Она отправилась на улицу Савой, хотела расспросить Клод об убийстве виконта.
– Но не могла же она провести там весь день? – засомневался Черкасский.
– Я не знаю…
И впрямь, фрейлины не было слишком долго, Генриетта забеспокоилась.
– Давайте вернёмся в дом, – попросила она. – Тогда мы с вами не пропустим Агату Андреевну.
Орлову они обнаружили в столовой. Та как раз пила чай и предложила им присоединиться. Генриетта села напротив и сразу же повинилась:
