Черкасскому показалось, что он получил оплеуху. Эта злобная баба ударила по самому больному. Ведь с того ужасного вечера в Лондоне Николай больше не сомневался, что его отец сошёл с ума. Безумная радость горела в глазах князя Василия, державшего на мушке племянника и его молодую жену. Отец наслаждался властью и вседозволенностью, а самое главное, он страстно жаждал убийства.
«Мари-Элен знает правду и не постесняется вывалять в грязи имя нашей семьи», – вдруг осознал Николай.
Но не спускать же этой женщине все её злодеяния! Нет уж, этого она от Черкасских не дождётся…
– Я раскопаю правду обо всех ваших преступлениях, и прежних, и нынешних, – пообещал Николай. – И тогда вы уже каторгой не обойдётесь, вас ждёт гильотина!
– Сначала докажите, а потом грозитесь, – презрительно хмыкнула графиня и поднялась: – А теперь немедленно покиньте мой дом, иначе я вызову жандармов.
Женщина, стоящая перед Черкасским, вновь полностью владела собой. Краски вернулись на её лицо, но злобная гримаса не оставила и следа от былой красоты. Если бы Николая спросили, как можно одним словом обозначить это существо, он ответил бы: «монстр».
Так могла ли эта женщина быть убийцей? В момент всплеска ярости – однозначно. Но Орлова подметила в ней главное: оболочка-то была пустая, воли и внутренней силы в Мари-Элен не было.
Николай, не прощаясь, развернулся и направился к выходу. Надменный Жан-Батист, явно не пропустивший ни слова из столь любопытного разговора, захлопнул за ним дверь.
Черкасский поспешил к воротам. Главное, чтобы слуги калитку не заперли, а то придётся все-таки через забор лезть. Закончить драму фарсом было бы совсем пошло. К счастью, худшие опасения не оправдались – князь с достоинством вышел через калитку, а спустя несколько минут уже садился в фиакр на маленькой площади, примыкавшей к улице Савой. Экипаж тронулся, а Николай закрыл глаза. Ему нужно было успокоиться. Нельзя давать волю гневу, а тем более отчаянию. Самое печальное, что эта ведьма, окрутившая отца, была абсолютно права:
– Гнилая кровь, – пробормотал Черкасский, – не в бровь, а в глаз…
Как хорошо, что они с братом не женаты. Когда год назад Николай привёз тело отца в Россию, он поговорил с Никитой. Тогда они впервые произнесли вслух свой приговор: сыновья безумного преступника не имеют права жениться. Нельзя множить болезнь.
«Хорошо, положим, новых поколений не будет, а если безумие накроет меня самого и я подниму оружие на родного человека?» – вдруг испугался Николай.
Перед глазами встала картина: Генриетта и рядом он с пистолетом в руках. Николай направляет дуло прямо в белый лоб под чётким пробором в золотистых волосах. В глазах Генриетты мелькает ужас…
– Господи, спаси и сохрани! – вырвалось у Черкасского.
Его воображение перемешало сокровенные мечты с кошмарными страхами. Никогда не случится того, что привиделось сейчас, и не потому, что он сохранит разум (этого князь как раз и не мог себе гарантировать), а потому что он и близко не подойдёт к Генриетте. Эта сильная и прекрасная девушка достойна самой лучшей участи, ну а его чувства не должны никого волновать.
«Никого, даже меня самого, – мысленно повторил Николай, и тут же спросил себя: – А если она найдёт другого мужчину? Не потеряю ли я с горя разум?»
Ну почему?.. Почему он разрешил себе увлечься этой девушкой? Да, можно сколь угодно долго убеждать себя, что он встретил Генриетту ещё до ужасной трагедии с отцом. А потом всё получилось как-то само собой. Просто нашли друг друга мужчина не первой молодости и не знавшая отца юная девушка. Николай ведь догадывался, почему эта златовласая фея с волшебным голосом потянулась к нему. Ей просто не хватало доброго мужского внимания и искреннего восторга, она ведь прожила свою короткую жизнь среди женщин. Восхищение Николая оказалось девушке в новинку, а ему – в радость. Он тогда заигрался, позволил делу зайти слишком далеко. Когда князь Черкасский, увозя тело отца, отплывал в Россию, сердце его осталось в Лондоне.
– Никого это не волнует, – прошептал он, как заклинание, – мои чувства не играют никакой роли, я не имею права марать её жизнь.
Это было больно. Ведь любовь грела ему сердце весь этот ужасный год, помогая выбраться из омута беспросветной тоски. Как путеводная звезда, вела она Николая, и однажды он решился снова выйти в мир: покинул имение и вернулся на службу. Смешно, но дипломат Черкасский в глубине души надеялся, что его пошлют с поручением в лондонское посольство и он вновь увидит золотисто-рыжие локоны и прозрачные глаза цвета аквамарина. Кто же знал, что он найдёт всё это в Париже? Но лучше б этого не случилось.
«Как можно отказаться от такой красоты, от этого благородного сердца и цельной натуры?» – с первой минуты спрашивал он себя, и, даже зная ответ, всё равно не мог с ним примириться.
Но теперь всё изменилось: чужой человек, да к тому же враг, назвал вещи своими именами. Гнилая кровь не имела права ни на что в этой жизни. Единственное, что мог делать Николай, так это защищать юную герцогиню. Охранять её жизнь, пока убийства не раскрыты, а преступники не найдены.
«Я верну ей наследство и отойду в сторону, – пообещал себе Черкасский. – Выполню свой долг, а потом…»
Что «потом», додумывать не хотелось, тем более что фиакр остановился у дома на улице Гренель. Окна гостиной даже сквозь задёрнутые шторы подсвечивали мостовую. Несмотря на поздний час, Черкасского ждали.
«Смелей, – подбодрил он себя, – просто думай о чести и долге».
Дай-то бог, чтобы на это хватило сил, уж больно сопротивлялось его сердце железной необходимости! Николай отдал лакею шинель, а сам поспешил в гостиную.
Глава двадцать шестая. Песня о любви
В гостиной зажгли новые свечи, теперь огоньки переливались в хрустальных подвесках больших жирандолей и отражались в зеркалах. Орлова поставила один канделябр в три свечи на фортепьяно, а второй отнесла к камину, где на столике оставила свои документы. Она аккуратно разложила копии расчётов мэтра Трике. Теперь на полированной розовато-серой яшме столешницы лежало десять одинаковых квадратных листков. После того как подлинники отдали майору, фрейлина больше не возвращалась к этим записям, но сейчас решила освежить их в памяти. Генриетта за фортепьяно наигрывала какую-то простую, но очень трогательную мелодию.
– Что это, дорогая? – спросила Агата Андреевна, – прелесть, как хорошо…
– Мне тоже нравится, – отозвалась девушка. – Это английская песня.
– О любви, конечно?
Юная герцогиня чуть заметно смутилась, но подтвердила:
– Вы угадали. Только как? Ведь слов-то не слышали.
– Музыка подсказала. Здесь слова не нужны, да я бы их и не поняла, вы сказали, что песня английская, а я этого языка не знаю.
Чтобы больше не смущать и так порозовевшую девушку, Агата Андреевна вновь занялась своими расчётами, но толку от этого не прибавилось. Она никак не могла сосредоточиться. Да и какие могут быть цифры, если князя Николая до сих пор нет?! Страх в душе поднял голову, ледяной иглой уколол сердце… Правильно ли они сделали, подтолкнув Черкасского так близко к убийце? Или убийцам?..
