– Здесь нет ни одной карты, указывающей на болезнь. Всё дело, конечно, в отце. Видите, вот в позиции, где обозначены истоки нынешних бед, лежит король такой же масти? Отсюда – все несчастья. У князя Николая уже были тоска и отшельничество, ещё предстоят сомнения, но он на пути к новой жизни. В его сердце живёт любовь, и всё закончится счастливым союзом. Так что наберитесь терпения. Он сам всё поймёт.
Генриетта прижалась лбом к руке Орловой, поцеловала её ладонь.
– Вы вернули меня к жизни!
– Я рада, – отозвалась Агата Андреевна и предложила: – Время позднее, у нас был тяжёлый день. Пойдёмте спать.
Они вместе добрались до дверей своих комнат на втором этаже и попрощались. Закрыв за собой дверь спальни, Генриетта подошла к зеркалу. К её радости, слёзы не оставили заметных следов на лице. Оно было по-прежнему красивым. Орлова предложила ей ещё потерпеть, но так поступила бы аристократка, а герцогиня де Гримон росла под лондонскими причалами, где терпение никогда не считалось добродетелью. Там выживали лишь те, кто умел бороться.
Генриетта переоделась ко сну, завязала тонкий поясок шёлкового капота, накинутого поверх ночной сорочки и отослала горничную. Выждав с четверть часа, девушка убедилась, что в коридорах дома всё затихло, и направилась к двери.
– Скажи, что ты будешь моей… – чуть слышно повторила она слова, прозвучавшие из уст князя Николая.
Глава двадцать седьмая. Вопреки всем доводам
Николай очень старался – гнал прочь воспоминания. Нельзя бесконечно растравлять свои раны! Но стоило ему сомкнуть веки, как из мягкой черноты выплывало дорогое лицо: Генриетта пела и в её глазах сияла любовь. Нежный голос – звенящее серебром сопрано – умолял:
– Люби меня нежно, как я тебя, дай сбыться моей мечте…
Черкасский любил! Взрослый, видавший виды мужчина любил эту прелестную девушку до беспамятства. Он готов был отдать за неё жизнь. Если бы он мог это сделать, то был бы счастлив. Ведь взаимная любовь – редкостное счастье. Судьба послала Николаю этот подарок, а он не мог его принять. Но как отказаться от любви? Черкасский просто не мог с этим смириться.
«За что? За грехи отца? – спросил он себя и признал: – Придётся, значит, и по чужим счетам заплатить».
Чтобы дать счастье Генриетте, ему придётся пожертвовать собой. Её лицо так изменилось в последний миг, когда бедняжка всё поняла. Николай сам убил в ней любовь. Бог послал ему счастье, а он не принял милости! Генриетта никогда не простит такого унижения. Отчаяние ударило в сердце, вырвался стон.
«Я сейчас похож на раненого зверя», – мелькнула отстраненная мысль.
Черкасский видел себя как будто со стороны: одинокий мужчина средних лет. Несчастный. Без будущего, без надежд. По большому счету, жизнь кончена…
Из приоткрытого окна потянуло прохладой. Захлопнуть его? Ни сил, ни желания хоть что-то делать не осталось… Замёрзнет? Да и ладно, какая теперь разница… Лежать с закрытыми глазами было слишком мучительно: из-под век раз за разом всплывало лицо Генриетты. Устав бороться, Николай сел на кровати и положил под спину подушку. Оглядел комнату. Он не разрешал задергивать занавеси на открытом окне – не мог спать в духоте, и сейчас одно из двух окон было прикрыто плотными муаровыми шторами, зато в другое заглядывал месяц. Ещё совсем молодой и тонкий, он то скрывался за тучами, проступая, как сквозь туман, то вновь появлялся в беззвёздной черноте, заливая сад жемчужным блеском.
«Вот бы полюбоваться на него вдвоём, с одной подушки», – мелькнула крамольная мысль. Конечно, это было несбыточно, но ведь даже преступник имеет право на мечту, а Николай был жертвой.
Облака вновь набежали на тонкий небесный серп, и за окном сгустился мрак. Скрип двери прозвучал в ночной тишине на удивление резко. От неожиданности Николай вздрогнул. Он никогда не запирал дверь, ему и в голову это не приходило. Может, показалось? Но нет, одна из створок и впрямь приоткрылась, и в комнату скользнула тоненькая фигурка в белом. Золотисто-рыжие волосы стекали с плеч и скользили по белому шёлку.
«Какие длинные», – против воли восхитился Черкасский и сразу устыдился. О чём он думает?! Генриетта слишком молода и не понимает, что она сейчас делает, но он – старше чуть ли не вдвое. Он должен прекратить это безумие! Сейчас! Сию минуту…
Но Николай молчал, он только смотрел на идущую к его постели девушку. Генриетта остановилась в шаге от кровати и развязала пояс капота.
«Скажи что-нибудь!» – кричала Черкасскому совесть, но он молчал.
Капот соскользнул с плеч Генриетты и растекся по ковру шёлковой лужицей. Николай перестал дышать. Казалось, что его зрение вдруг стало орлиным: во тьме комнаты он различал каждый завиток на кружевной оборке ночной сорочки, каждую прядку распущенных волос. Черкасский вгляделся в лицо девушки и, как в бездну, провалился в дымящиеся от волнения зрачки аквамариновых глаз. Бездна затянула его – обратной дороги больше не было.
– Холодно, – прозвучал вдруг в этой раскалённой тишине робкий голос.
Генриетта в ознобе передёрнула плечами, и Николай опомнился. Он откинул одеяло, и через мгновение уже согревал её в объятьях. Он растирал тонкие руки и гибкую спину, покрывал поцелуями золотистые волосы и дуги шоколадных бровей… Душу затопила нежность. Словно океанская волна, смыла она запреты и сомнения, страхи и обязательства, унесла с собой принятые решения. Любовь сама пришла в объятия Николая. Она победила, а он пал и море нежности стало ему наградой.
– Люби меня, ангел, – вырвалось из самого его сердца.
Тонкие руки обняли шею Черкасского, а у самых его губ шевельнулись тёплые губы, и с облачком дыхания до него донеслось:
– Люби меня нежно, скажи мне «да»…
– Да, – выдохнул Николай.
Он прижимался к медовым губам, вкладывая в поцелуй всю нежность своего сердца, а в его ушах зазвучала мелодия. Может, это ангелы играют на арфах? Или он просто сходит с ума? Но сейчас это Черкасского не пугало. У его груди билось сердце любимой, и она отвечала на его поцелуи. Мелькнула наивная мысль, что им хватит и этой невероятной нежности, но Генриетта считала иначе. Она прижалась к Николаю грудью, а её нога обвила его бедро. Страсть мгновенно вскипела в жилах, и он сам почувствовал, какими властными стали его руки, скользнувшие по спине Генриетты. Сжав её ягодицы, Черкасский вдруг опомнился.
«Нельзя, ты не имеешь права! – кричало чувство долга. А любовь шептала: – Но иначе ты умрёшь от тоски».
С титаническим усилием воли Николай замер на тонкой грани между разумом и чувством, но два слова решили его судьбу:
– Я твоя…
Как будто ставя последнюю точку, Генриетта выгнулась рядом с ним, стягивая с себя сорочку. Кружева и муслин полетели на пол, а к горящей коже Николая прижались острые от возбуждения соски. Губы Генриетты скользнули по его ключицам, потом – по груди. Она целовала его! Николай мягко отстранил девушку и сам прижался губами к её соску. Его пальцы ласкали теплую кожу, а следом там же оказывались губы. Маленькие тугие груди – как две совершенные чаши, а потом дорожка из жарких поцелуев вниз к пупку.
