На ходу запахнув шубу, Вера слетела с крыльца и вдруг застыла. Увиденное потрясло её. Крепко вдавленная в колею, на снегу валялась миниатюра, вернее, то, что от неё осталось: расплющенная золотая рамка ещё держала несколько осколков слоновой кости, но лица у красавца баритона уже не было. Вере на мгновение показалось, что невидимая рука вбила ей в сердце огромный толстый гвоздь – дыхание перехватило, а глубоко внутри полыхнула и растеклась по жилам невыносимая, острая боль.
Это – знак, поняла она. Не нужно питать иллюзий. Но душа не хотела с этим мириться. Нет, нет и снова нет! Это просто совпадение – не более. Суеверия в доме Чернышёвых не приветствовались, да и сама Софья Алексеевна не уставала повторять дочерям, что не бывает ни дурных знаков, ни плохих примет. Вера, хоть сама и думала иначе, предпочитала с матерью не спорить. Вот и сейчас она точно знала, что это – предупреждение. Но сердце не принимало его. Вера подняла остатки миниатюры, сунула их в карман и вернулась в дом.
В вестибюле, презрительно щурясь на лакея, цаплей вышагивала по паркету гувернантка младшей сестры. Англичанка явно искала Веру.
– Ваше сиятельство, графиня ждёт вас в своём кабинете, – торжественно провозгласила она, – ваши сестры уже там.
– Благодарю вас, мисс, сообщите матушке, что я сейчас буду, – отозвалась Вера в надежде, что гувернантка пойдет вперёд, а она сможет незаметно избавиться от остатков миниатюры.
Так оно и получилось: англичанка затопала по ступеням и быстро скрылась за поворотом лестницы. Передав шубу лакею, Вера крепко зажала в руке осколки слоновой кости и гнутую рамку. Оставшись одна, она подошла к простенку меж окон. Там красовалась огромная – в половину человеческого роста – яшмовая ваза. Остатки миниатюры полетели внутрь. Ну, вот и всё… Можно даже сделать вид, что никаких предупреждений и не было. И вообще, пора подумать о семье…
Гадая, не решилась ли Софья Алексеевна открыть наконец-то правду, Вера поспешила наверх.
Софья Алексеевна смотрела в окно. Ждала свою старшую дочь… Внизу промелькнула чёрная спина жеребца, а следом сани. Ну, наконец-то! Графиня тихо вздохнула и отошла к своему креслу. Уселась за письменный стол – утонула в нише, вроде бы спряталась. Вот только от чего?.. Разве от беды спрячешься?..
У противоположной стены на высоком резном диване устроились её младшие. Девочки склонили друг к другу кудрявые головы и о чём-то тихо шептались. Юные и прекрасные. Нежные, как бабочки… Графиня не стала окликать дочерей, просто не могла – цеплялась за последние минуты прежней жизни. Ещё можно было помолчать, ведь, когда дети услышат правду, всё закончится. Сама она узнала о несчастье ещё две недели назад, когда её сыну, уже с месяц гостившему в родительском доме, кто-то из приятелей рассказал о подавлении в Петербурге восстания гвардейских полков.
Владимир тогда вернулся домой непривычно растерянным, а уже через час заказал почтовых и ускакал в полк. Перед отъездом он успел сказать матери то, что скрывал от неё последние три года. С ужасом узнала Софья Алексеевна, что её ребёнок давно состоит членом тайного общества, задумавшего переменить порядки и власть в России.
– Поймите, мама, я должен ехать. Я не стоял с моими друзьями под пулями, но хочу быть с ними теперь. Вдруг кто-нибудь попросит моей помощи: им ведь придётся бежать. Потребуются деньги, а не у всех они есть.
– Но как же ты? Наверно, тебе самому нужно уехать, – робко предположила графиня, отчаянно пытаясь оценить тяжесть свалившегося на семью несчастья.
– Я не участвовал в восстании, меня не тронут. А вот мои друзья пострадают. Я не могу поступить иначе… Не нужно плакать, всё образуется, и я вернусь домой через пару месяцев.
Но прискакавший сегодня из Петербурга лакей сообщил, что обещания своего молодой граф уже не сдержит, поскольку его арестовали сразу же по приезде. Виновато отводя глаза, слуга докладывал о происшедшем:
– В ту же ночь, как его сиятельство приехали, за ним жандармы и пришли. Барину только одеться и дали, а больше ничего не позволили, даже вам, матушка, письмо написать не разрешили. Все бумаги, что в кабинете имелись, перерыли, а потом, когда барина уводили, с собой их забрали.
Удар оказался так силён, что Софья Алексеевна надолго замолчала. Она ощутила страшное биение сердца, морозную дорожку нервной судороги в углах губ и огромный вязкий ком в горле, который она никак не могла проглотить. Пронзительное чувство непоправимого несчастья придавило её. Наконец, когда слуга уже решил, что пора звать на помощь графиню Веру, хозяйка тихо спросила:
– Куда увезли моего сына?
– Говорят, что всех офицеров в Петропавловскую крепость свозят. Мне слуги Лавалей шепнули. У тех ведь хозяйского зятя арестовали – князя Трубецкого.
Софья Алексеевна вспомнила хохотушку Катрин – старшую дочь своих соседей по Английской набережной, графов Лавалей, но сейчас горе другой женщины её даже не взволновало. Своя рубашка – ближе к телу.
«Но за что?.. За какие прегрешения? Сколько раз можно забирать самое дорогое?.. Сначала муж. А теперь ещё и сын?.. Боб в восстании не участвовал, а его арестовали. Как же так? Где справедливость? Да нету её! Нет и никогда не было», – убивалась графиня.
Мысли о сыне отрезвила Софью Алексеевну. Надо же что-то делать, выручать своего ребёнка! По крайней мере, ехать в Петербург. Из всей близкой родни у неё осталась только незамужняя тётка – сестра отца, бывшая фрейлина покойной императрицы Екатерины. Зато по мужниной линии в Северной столице имелся очень даже влиятельный родственник. Александр Иванович Чернышёв хоть и относился к нетитулованной ветви рода, но зато смог выбиться в любимцы недавно умершего императора Александра. В своё время покойный муж Софьи Алексеевны много помогал молодому кузену, долг – платежом красен, пришел черед Александра Ивановича помочь сыну умершего благодетеля.
Но до отъезда в Петербург следовало объясниться с дочерьми. Софья Алексеевна до боли стиснула руки, лишь бы не застонать. Её ненаглядные девочки! Бриллианты в короне матери. Как она их обожала и как ими гордилась! Когда-то она захотела назвать малышек в честь дочерей своей небесной покровительницы, и тогда муж – не слишком набожный сам, но уважавший глубокую веру своей Софи – отнесся к желанью супруги с пониманием. Поэтому родившиеся вслед за первым сыном маленькие графини Чернышёвы получили имена Вера, Надежда и Любовь. Возможно, материнское чутье подсказало Софье Алексеевне эту мысль, или она видела лишь то, что хотела видеть, но ей почему-то казалось, что озвученные в именах христианские добродетели ярко проявились и в натурах дочек. Старшая, Вера, или Велл, как её обычно звали дома, – умная, сильная, хваткая – к девятнадцати годам сделалась матери незаменимой опорой. Средней – жизнерадостной и волевой Надин – Бог послал редкий оптимизм и несгибаемую силу духа. Ну а о младшей и говорить было нечего. Любочка и впрямь оказалась нежным и трепетным сердцем семьи.
Как же ей рассказать дочерям об этом кошмаре? Девочки уже потеряли отца. А теперь что? Ещё и брата лишатся?.. Даже если всё обойдётся и Боба оправдают в суде, ему всё равно придётся уезжать, ведь в армии его не оставят, да и в свете он сделается изгоем. Неизвестно теперь, как встретят в столице юных графинь Чернышёвых.
