– Вы привезли мне приглашение на аудиенцию? – спросил Платон.
– Нет, ваша светлость, – отводя глаза, сообщил порученец, – я приехал за документом, который ожидает его высокопревосходительство…
К этому Платон оказался не готов. У него забирали любимое детище, даже не соизволив сказать пары благодарственных слов. Его жизнь, отданная лучшему в стране гвардейскому полку, почти двадцать лет безупречной – не за страх, а за совесть – службы, все его боевые заслуги превратились в ничто. А теперь неизвестный худосочный чиновник – мелкая сошка, можно сказать, пустое место – приехал требовать от князя Горчакова рапорт об отставке. Гнев резанул по сердцу. Боясь не совладать с ним, Платон на мгновение прикрыл глаза, но этого оказалось достаточно, чтобы на него обрушилась отчаянная, смертельная тоска. На раскалённой изнанке закрытых век всплыло лицо брата. Ради Бориса он должен проглотить и это. Собрав волю в кулак, Горчаков с ледяной вежливостью обратился к порученцу:
– Извольте представиться, я должен убедиться, что мой рапорт попадёт по назначению.
– Костиков, – с готовность отозвался чиновник и добавил: – Вы уж простите, что побеспокоил.
Получив бумагу, чиновник уехал, а Платон вернулся в свой кабинет и рухнул в кресло. Вот и наступил час истины: он остался один на один со своей сломанной жизнью. Старой больше не было, а новую Платон уже умудрился безнадёжно испортить. Зачем он пошёл на поводу у собственного упрямства? Мало ли что его обидело. Они с Верой поссорились из-за какой-то ерунды, теперь это казалось просто недоразумением. Какой он глава семьи, если не смог понять собственную жену? А теперь что? Вместо семейной жизни – мрачный тупик.
Впрочем, не всё было так плохо. Зато Платону повезло с тёщей. Софья Алексеевна приняла его сразу, наверное, поняла, что Горчаков любит её Веру. Графиня с готовностью подписала бумаги, вручив Платону опеку над младшими дочерьми, и теперь он хотя бы занимался делом – возвращал приданое своих юных подопечных.
Впрочем, «занимался» – это уж чересчур сильно сказано. Дела там особого не было: стряпчие сняли для Платона копии с тёщиных бумаг, они же составили и прошение об истребовании приданого. Окончательное решение оставалось за государем, и в канцелярии князю Горчакову ясно дали понять, что до коронации Николай Павлович бумаг подписывать не станет.
Душа Платона рвалась к жене, но суд над Борисом всё откладывался. Одно радовало: граф Кочубей обнадёжил – шепнул, что император хочет своим указом смягчить наказание для всех заговорщиков.
– Государь сам мне об этом сказал, – объяснил Виктор Павлович. – Откровенно вам скажу: я попытался влезть в его шкуру. Чтобы я чувствовал, если бы группа подданных подписала мне и моей семье смертный приговор и рвалась выбить страну из рук самодержца? Ответа у меня нет, одно я знаю точно: за попытку убить моих близких я бы отомстил. Если молодой император окажется милосерднее, честь ему и хвала…
Горчаков промолчал. Он-то как раз находился в той самой ситуации: знал человека, который пытался убить его жену, и при этом был связан по рукам и ногам. Даже отомстить не мог.
С тех пор Платон заперся в своём кабинете. В груди у него болело так, что казалось, кто-то всадил между рёбер нож. В памяти постоянно всплывало ненавистное лицо его врага. Сможет ли он хоть когда-нибудь отомстить Чернышёву? А если нет, то как с этим жить?..
И вот теперь письмо исправника. Почему Щеглов ни разу не назвал имени настоящего преступника? Боится связываться с могущественным Чернышёвым? Навряд ли. На труса Щеглов точно не похож. Тогда в чём дело? Не хочет ошибиться? Но это значит, что Вера всё ещё находится под ударом!
От одного лишь предположения, что он может потерять жену, нутро скрутил животный ужас. Почему-то возникло безумное видение: убийца держит у горла Веры нож, а лица у него нет – лишь размытое блёклое пятно с сизыми бельмами вместо глаз. Отгоняя кошмар, Платон затряс головой. Это же надо, такое привиделось!
Большая квартира на Невском теперь страшила своей гулкой пустотой. Горчаков не мог в ней спать и стал даже бояться ночи. Сон не шёл, а мучительные часы бесконечно тянулись, подсовывали тяжкие воспоминания. К концу недели Платону стало казаться, что ещё чуть-чуть – и он сойдет с ума, и лишь память о жене, как якорь, держала князя на краю разума. Он должен был защитить Веру, и ещё он очень хотел её вернуть.
В день, когда Горчаков понял, что дальше – край: либо пулю в лоб, либо встреча с женой, от графа Кочубея принесли записочку. Опасаясь чужих глаз, тот написал лишь:
«Б.Г. – К-з, В.Ч. – 3 г.к.».
«Борис Горчаков – Кавказ, Владимир Чернышёв – три года каторги», – понял Платон и перекрестился.
Уже не играло никакой роли, что его младшему брату придётся служить рядовым, это был лишь вопрос времени. В войсках с сочувствием относились к восставшим. Бориса скоро произведут в офицеры, об этом позаботятся его былые товарищи. Платон вдруг осознал, что в записке есть и второе имя. Его бывший подчинённый, а теперь и ближайший родственник пойдёт по этапу в Сибирь. Он представил горе своей Веры, всех её близких и ужаснулся. Вот кого нужно поддержать. Платон поспешил в дом на Мойке. Здесь он застал сборы: Надин и старая графиня отправлялись в Москву.
– Всего три года, – сказала Горчакову заплаканная Надин, – Боб молодой и сильный, он перенесёт это, а мама поселится поблизости и станет ему помогать.
Графиня Румянцева горько вздохнула, но промолчала, да и Платон не стал обсуждать болезненную тему. Зачем усугублять боль? Он помог женщинам со сборами, а потом остался у них ночевать – занял Верину комнату. Платон лежал в её постели и, казалось, слышал запах фиалок. Эта мука стала уже непереносимой. Он должен вернуться к жене. Рядом с ней он вновь соберёт из осколков свою уничтоженную жизнь, а может, просто начнет всё заново, с чистого листа. Он опять обретёт веру в себя, ведь его грустная волшебница однажды сказала: «Меня зовут Вера».
Утром Платон проводил своих новых родственниц в Москву, а сам отправился к Кочубею. Он поблагодарил графа за помощь и поддержку, а Виктор Павлович, в свою очередь, пообещал, что они с супругой помогут в деле с приданым.
В это трудно было поверить, но Платон наконец-то освободился – долг и обязательства больше не держали его. На сборы у него ушло не более получаса. Когда ямская тройка остановилась у подъезда, он уже давно стоял на улице. Платон сел в кибитку и, измотанный бессонницей, мгновенно заснул. Во сне он видел дорогу, над нею мигала лиловым светом путеводная звезда, а в воздухе пахло фиалками.
Глава сороковая. Новая ловушка
Почему здесь пахнет фиалками? Вера замерла на крохотном освещенном пятачке среди кромешной тьмы. Она стояла в своей шахте, а в руках держала маленький кованый фонарь в одну свечу. Там – в черноте за кругом света – прятался враг. Он больше не вожделел! Нет, он люто ненавидел хозяйку Солиты и хотел только одного – её смерти, но, что ужаснее всего, враг хотел и смерти её ребёнка.
