Мария Фёдоровна возбужденно расхаживала по будуару, глаза её сияли, она даже порозовела. Не было сомнений, что открывшаяся перспектива полностью захватила императрицу. Это могло бы стать её триумфом, тогда и история с замужеством великой княжны Анны приобрела бы благородный оттенок. Забрали менее знатного жениха, чтобы предложить британской наследнице Николая Павловича. Великий князь был очень хорош собой, и Орлова не сомневалась, что английская принцесса падёт под напором его обаяния.
Дело и впрямь оказалось эпохальным. Агата Андреевна покорилась воле императрицы и на следующий же день выехала в Лондон. Сегодня она надеялась впервые увидеть принцессу Уэльскую, вот только от впечатления, что сидит на пороховой бочке и держит в руке зажжённый фитиль, фрейлина избавиться так и не смогла. Впрочем, был шанс хотя бы подсластить себе пилюлю – развеяться и получить удовольствие от оперы.
«Танкреда» – последнее творение молодого композитора Россини, по которому в последний сезон сходила с ума вся Европа, давали на итальянском. По большому счету, Агате Андреевне было всё равно: она не знала ни английского, ни итальянского, но последний язык казался ей намного мелодичнее. Впрочем, если вслушаться, и английский тоже был неплох. Орлова уже привыкла к его интонациям. Ей так нравилось это ощущение непонимания. Словно бы одиночество в толпе. Ты никого не понимаешь, но ведь и все вокруг не понимают тебя, а значит, нет ни правил, ни запретов, и ты, по большому счёту, свободна.
За столь философскими размышлениями Агата Андреевна добралась до Ковент-Гарден и, пока публики было не слишком много, поспешила занять своё место в ложе бельэтажа. Её кресло, как и планировалось, оказалось в первом ряду, именно на том расстоянии от королевской ложи, чтобы фрейлина смогла хорошо рассмотреть принцессу Шарлотту. Орлова устроилась в кресле, аккуратно расправила юбки и положила на барьер маленький веер.
Публика постепенно заполнила зал. В партере почти не осталось свободных мест, да и ложи были уже полны. Агата Андреевна вдруг поняла, что дам в театре оказалось больше, чем мужчин. Шум голосов всё нарастал и наконец смешался в один сплошной гул. Он, не касаясь, обтекал Орлову. Хитросплетения чужого языка не задевали фрейлину: её как будто и не было в этом чужом месте, для всех она была невидимкой. Одинокая и свободная, Орлова принадлежала лишь самой себе. Но вдруг всё закончилось: прямо над её головой – в ложе первого яруса – заговорили две женщины. Может, им захотелось сохранить свой разговор в тайне от окружающих? Кто знает… Но говорили они по-русски. Соотечественницы?.. Да, именно так, ведь прозвучавшее имя «Лиза» не оставляло никаких сомнений.
– Лиза, не обижай моего деверя, пойди с ними, – попросила свою младшую сестру герцогиня Гленорг.
Лиза почувствовала себя виноватой. Она опять ушла в свои привычные мысли и всё прослушала. Теперь это случалось с ней постоянно. Близкие даже обижались, считая Лизу невнимательной. Но как же могло быть иначе? Если теперь она думала лишь о своём синеглазом графе.
Сбежав на рассвете из спальни Печерского, Лиза смогла увидеть его ещё только раз, и то из окна: граф прощался на крыльце с хозяевами дома. Печерский казался растерянным и долго о чём-то расспрашивал Долли. Этот разговор имел для Лизы серьёзные последствия: она еле отвертелась от расспросов сестры, пожелавшей узнать, почему это граф Печерский так настойчиво расспрашивал её о девушке в костюме цыганки.
– Я просто погадала ему, рассказав то, что мне открыла его рука, – нашлась Лиза.
После истории с предсказанием императору Александру, за которую Лизе попало и от брата, и от тётки, и от самой Долли, её ответ сестру уже не удивил. Так Лиза избежала разоблачения и с тех пор стойко хранила свою тайну. Впрочем, это оказалось совсем не сложным, ведь Долли увлеклась любовным романом с собственным мужем, а остальным было не до Лизиных мечтаний – в доме собирались в дорогу. Черкасских ждали на Венском конгрессе.
Первыми уехал Алексей – флигель-адъютант императора, он отплыл в месте с государем. Оставив маленького сына на попечение тётушки Апраксиной, спустя неделю отправилась в Вену и жена Алексея, Катя. Было очень заметно, что она не находит себе места от беспокойства: Катя ещё ни разу не расставалась с сыном, да к тому же скоро должны были уехать и те, на кого она, не задумываясь, могла бы оставить ребёнка. Её подруга и помощница Луиза де Гримон, тоже живущая в доме Черкасских, собиралась в Париж, где её племянницу Генриетту ждало наследство казнённого во времена революции отца. Это дело могло затянуться чуть ли не на год, так что выхода у Кати всё равно не было, и ей пришлось доверить сына графине Апраксиной да молоденьким сёстрам мужа.
Долли, ставшая после маскарада в Гленорг-Холле наимоднейшей персоной лондонского света, блистала на балах и раутах, но не забывала и о младших – старалась устраивать им развлечения. Сегодня она вывезла Лизу, а вместе с ней Генриетту де Гримон и младшего брата своего мужа, лорда Джона, в оперу.
Впрочем, ещё неизвестно, кто кого вывез. Лорд Джон до такой степени обожал театр, что знал там всех и вся и целыми днями пропадал за кулисами. Не менее восторженной поклонницей музыки была и Генриетта. Та обладала прекрасным сопрано и до того, как узнала о возвращении ей во Франции отцовского наследства, серьёзно готовилась к дебюту на сцене, да и теперь не отказалась от этой мысли окончательно, чем доводила свою тётку Луизу почти до обморока. Похоже, что среди приглашённых лишь одна Лиза ждала встречи с оперой почти равнодушно.
Она впервые ехала в Ковент-Гарден, и Генриетта, уже не раз побывавшая в опере, накануне во всех подробностях рассказала о том, что их ждёт. Саму Генриетту уже не интересовали ни публика, ни красота огромного зала, ни августейшие персоны в королевской ложе. Генриетта мечтала лишь об одном: услышать знаменитую Джудитту Молибрани в партии «Танкреда».
У поворота к театру завивалась бесконечной змеёй вереница еле ползущих экипажей. Наконец, после титанических усилий кучера, карета остановилась у портика с четырьмя толстенькими колоннами. Лакей отворил дверцу, и герцог Гленорг, выйдя первым, помог спуститься жене, а потом Лизе и Генриетте. Навстречу им по ступенькам сбежал лорд Джон.
– Ну наконец-то! Скоро начнётся увертюра, а вас всё нет, – обижено попенял он брату.
Подхватив под локти Лизу и Генриетту, Джон стремительно повёл барышень в фойе театра, и герцогу пришлось поторапливаться, таща за руку Долли.
– Простим Джону его нелюбезность, – шепнул герцог жене, – когда дело доходит до оперы, он становится невменяемым.
Усадив барышень в ложе, лорд Джон стал пересказывать им либретто. Генриетта с жаром отвечала ему. В два голоса втолковывали они Лизе, какое счастье ждёт её нынче вечером. Может, княжна не оправдала их ожиданий с проявлениями восторга, или знатокам наскучила беседа с дилетанткой, но они оба вдруг потеряли к Лизе интерес и принялись обсуждать какие-то совсем непонятные тонкости, а она с радостью вернулась к мыслям о синеглазом графе. Лизе было так хорошо! В её мечтах Печерский был рыцарем без страха и упрёка, и он… любил её.
