– Мне кажется, что теперь, когда все тайны этого дела раскрыты, самое время поставить в нём точку. Если вы промолчите, ваша семья только выиграет. Сколько же жизней забрал и искалечил, казалось бы, вполне безобидный мальтийский крест!..
Александра аж передёрнуло от отвращения: вспомнились скрюченные пальцы с посиневшими ногтями на золотой рукоятке. Если бы всё случилось на пару часов раньше, пока Алина ещё не потеряла силы, она могла бы его убить. Вдруг стало страшно.
Щеглов, похоже, обо всём догадался. Он не стал ни успокаивать, ни утешать. Просто сказал:
– Преступница убила себя сама. Справедливость восторжествовала. Зачем желать большего?.. Примите это – и идите вперёд.
И всё сразу стало на свои места, а за окном расцвёл новый день.
В солнечный и морозный январский полдень к церкви Святой великомученицы Екатерины на Васильевском острове одна за другой подъезжали нарядные кареты. Для этого храма, освященного всего лишь два года назад, такое было в диковинку. Здесь привыкли видеть купцов, ну, может, приказчиков с береговых складов да рабочий люд, а нынешняя публика явно была совсем из другого теста. Щегольские фраки и шитые золотом мундиры мужчин, модные наряды и сияющие драгоценности женщин привлекли внимание любопытных, и вскоре за спинами важных господ в церкви собралась толпа простолюдинов.
Облачённый в парадный мундир частный пристав Щеглов ожидал начала венчания, стоя рядом с супругой. Невеста запаздывала, гости переминались с ноги на ногу, и капитан мысленно развлекался тем, что прикидывал, а по чину ли ему тут находиться. Да и то сказать, компания ли он председателю Государственного Совета графу Кочубею и обер-камергеру графу Литте? Хотя, если смотреть глубже, оба шафера на нынешней свадьбе – должники Щеглова. Ведь это он спас жену Платона Горчакова, а Дмитрию Ордынцеву помог изобличить турецкого шпиона. Ну а жених?.. Тут и так всё ясно… Придя к мысли, что он не зря занимает почётное место на нынешней свадьбе, Щеглов усмехнулся и по привычке стал прислушиваться к чужим разговорам. Сухонькая, утонувшая в собольей шубе старая фрейлина Загряжская капризно выговаривала стоящей рядом с ней Марии Григорьевне Румянцевой:
– Ещё четверть часа – и нас сомнут любопытные. Объясни же мне, почему Любочке захотелось венчаться именно здесь? Я бы поняла, если бы речь шла о храме в честь Веры, Надежды, Любви и матери их Софьи…
– Она говорит, что первый муж звал её Катрин, в этом – её дань уважения покойному маркизу.
Ропот толпы усилился, превратившись в настоящий галдёж, ибо в храм наконец-то прибыла невеста. Грянул хор. Все в церкви замерли, ожидая невесту, но первыми, сжимая в руках по одинаковому букетику белых оранжерейных роз, вошли две нарядные молодые дамы. Обе высокие и стройные, схожие меж собой тонкими чертами правильных лиц, женщины отличались глазами: у одной они были прозрачными и отливали редкостным лиловатым оттенком, а вторая весело сверкала ярко-синими очами.
– До чего же княгиня Вера после родов похорошела, – шепнула Щеглову супруга, но тут же честно признала: – Да и Надин не хуже. Барышни Чернышёвы – все красавицы!
– Самое главное, что они закончились, – буркнул себе под нос Щеглов.
Он сразу же пожалел о сказанном, но ему повезло, и жена ничего не услышала. Со слезами умиления взирала она на невесту.
Чуть склонив черноволосую голову и опустив глаза, навстречу жениху шла невероятная красавица. Пена кружев на переливчатом атласе делала её высокую фигуру совсем воздушной, а ажурное покрывало обрамляло прелестное лицо.
– Ангел, ангел… – зашептались в толпе.
Началась служба. Женщины – молодые и старые – то и дело подносили к глазам платочки, мужчины были торжественно солидны, и лишь Щеглов вспоминал о деле, растянувшемся на целых три года. И всё же хорошо, что последняя из этих девиц выходит замуж. Дай бог, чтобы на этой торжественной ноте заботы частного пристава в этом благородном семействе закончились.
Щеглов поглядел на старших сестёр невесты, на её бабку, потом его взгляд скользнул по двум одетым в одинаковые голубые платья барышням. Сестрицы князя Горчакова. Этих двойняшек Щеглов помнил ещё с Полесья. Не девицы, а натуральная пороховая бочка, даже две. Одно утешало – Горчаковы, похоже, не собирались покидать деревню, а значит, и родню свою в столице не оставят, и сия чаша минует беднягу Щеглова.
– Славою и честью венчай их! – воскликнул батюшка, и повеселевший пристав перевёл взгляд на новобрачных.
…Служба завершилась. Родственники и друзья окружили молодожёнов. Щегловы тоже подошли, и пока Марфа Васильевна обнимала новоявленную княгиню Шварценберг, сам капитан пожелал Александру безмятежной семейной жизни. По глазам новобрачного Щеглов понял, что его совет оценен, а история кинжала с мальтийским крестом наконец-то закончена. Навсегда.
Праздничный обед в честь новобрачных давали в доме Румянцевых. Гости расселись по экипажам, и кавалькада двинулась к набережной Мойки. Скрывшись ото всех в карете, Александр целовал свою княгиню. Он просто не мог от неё оторваться.
– Я очень хочу, чтобы ты всегда была счастлива. Пожалуйста, скажи, что мне для этого сделать? – он всматривался в лицо жены, ловил её взгляд.
Лив улыбнулась. Её глаза сияли любовью.
– Просто будь рядом – и все!..
…Карета молодожёнов огибала церковь. Лив выглянула в окошко и вдруг схватила мужа за руку.
– Смотри, ангел благословляет нас, – шепнула она, указав на крышу храма.
Серебряный ангел на куполе церкви сжимал в руках медный крест, а скользнувший по его перекладине закатный луч заиграл – рассыпался множеством крохотных солнц. Алый крест горел – сверкал и переливался в лазурной чистоте неба. Александр улыбнулся восторгу жены. Она просто не знала всей правды. Зато знал он: ангел сидел тут, рядом. Ангел по имени Любовь.
Глава двадцать девятая. Из письма графини Румянцевой княгине Вере Горчаковой
«Благодарю за приглашение, ангел мой, но ты уж не обессудь, на старости лет я, конечно же, никуда не поеду. У вас молодая семья и своя жизнь. Вот и живите в любви и согласии всем на радость, а я лучше останусь дома. Понятно, что я скучаю, ведь вы разлетелись, но тут уж ничего не попишешь. Так Господь рассудил: молодые замуж выходят, а старухи остаются одни в пустых домах. Впрочем, теперь это верно лишь отчасти. Впервые в жизни я решилась сдать флигель – тот самый, что стоит во дворе. Сама понимаешь, что абы кому я б его не сдала, да если уж честно сказать, и никому другому тоже не сдала бы. Просто моя новая жиличка оказалась той единственной женщиной, которую я согласилась впустить в дом. Она скрасила моё одиночество. Мне с ней легче и покойнее, я даже не боюсь говорить с ней о Соне, хотя прежде и думать боялась о судьбе вашей матери. Наверно, эту жиличку послала мне сама судьба. Впрочем, расскажу всё по порядку.
Зовут её Агата Андреевна Орлова. Сейчас ей что-то под пятьдесят. Она больше тридцати лет прослужила фрейлиной при императрице-матери, а когда государыня два года назад скончалась, Агата оставила двор. Я-то её помню ещё с тех давних времен, когда она только появилась в столице. Её дядька – граф Орлов-Чесменский – попросил покойную императрицу Екатерину пожаловать сироту-племянницу во фрейлины. Государыня не отказала, но родственницу Орловых к себе не взяла, а определила в услужение к жене сына. Со временем Агата стала для цесаревны, а с восшествием Павла Петровича на престол и для императрицы самой доверенной фрейлиной. Государыня верила ей безоговорочно и часто посылала Орлову с тайными миссиями за границу. Агата не бывала во дворце по нескольку месяцев. Однажды она даже отсутствовала больше года, а потом, как ни в чём и не бывало, появилась в Павловске. Помнится, мне Мари Кочубей рассказывала, как они тогда все ахнули, увидев вдруг в спальне императрицы Орлову, сидящую над карточным раскладом.
