— Тихо там! — проревел из свой комнаты Чернобог.
Тень вышел по коридору в холл, а потом и еще дальше — на улицу. Он устал от всего этого.
Шофер по-прежнему стоял у бронированного армейского «Хаммера», темный силуэт в высокой фуражке.
— Что, сэр, не спится? — поинтересовался он.
— Не спится, — согласился Тень.
— Сигарету, сэр?
— Да нет, спасибо.
— Вы не будете возражать, если я закурю?
— Валяйте.
Шофер прикурил от «биковской»
[117]
одноразовой зажигалки, и в желтоватом свете крохотного язычка пламени Тень увидел его лицо, впервые по-настоящему увидел и узнал — и до него начало доходить.
Это худое лицо было ему знакомо. Он уже знал, что под шоферской фуражкой будут коротко стриженные рыжие волосы, — так коротко, как только возможно. И знал, что когда этот человек улыбается, губы его пропадают в целой россыпи глубоких шрамов.
— Классно выглядишь, дылда, — сказал водитель.
— Ловкий?! — Тень, не веря собственным глазам, смотрел на бывшего сокамерника.
Тюремная дружба — славная штука: она не портится ни в дурных местах, ни в скверные времена. Но тюремная дружба остается по ту сторону от захлопнувшихся за твоей спиной тюремных ворот, и бывший тюремный кореш, который снова возник в твоей — уже вольной — жизни, это в лучшем случае весьма сомнительное удовольствие.
— Бог ты мой! Ловкий Космо Дей, — сказал Тень, а потом услышал сам себя и вдруг понял второй смысл только что произнесенных звуков.
— Локи, — сказал он. — Локи Кознодей.
— Медленно ты соображаешь, — сказал Локи. — Но в конечном счете верно.
И губы его сложились в густую сеточку шрамов, а в темных провалах глазниц заплясали раскаленные угли.
Они устроились в номере Тени, усевшись на разных концах матраса. Шум, который все это время доносился из комнаты жирного молодого человека, постепенно затих.
— Тебе здорово повезло, что ты попал в одну камеру со мной, — сказал Локи. — Без меня ты бы и первого года отсидки не протянул.
— И ты все это время мог просто взять и уйти оттуда — в любой момент? — Иногда бывает разумнее просто сесть на какое-то время и переждать, — он немного помолчал. — Постарайся понять одну вещь. Это никакая не магия, не волшебство. Все дело в том, чтобы оставаться самим собой, но только таким, в какого верят люди. Словно бы самую суть свою собрать воедино, сконцентрировать и увеличить во много раз. Так ты можешь стать громом, или мощью бегущего скакуна, или мудростью. Ты вбираешь в себя людскую веру и становишься больше, круче и — более человечным, чем сам человек. Ты кристаллизуешься. — Он снова немного помолчал. — А потом в один прекрасный день люди про тебя забывают, они перестают верить в тебя, перестают приносить жертвы, им нет до тебя дела, и — глядь — ты уже сшибаешь на жизнь, играя в «монте»
[118]
на углу Бродвея и Сорок третьей.
— А почему ты оказался со мной в одной камере?
— Совпадение. Простое и незатейливое.
— А теперь ты у оппозиции за рулем.
— Можешь и так назвать, если тебе угодно. Все зависит от собственной позиции, не так ли? По моим прикидкам, так я за рулем у той команды, которая одержит верх.
— Но ведь ты и Среда, ведь вы с ним из одной, вы же оба…
— Северо-германский пантеон. Мы с ним оба из северо-германского пантеона. Ты это хотел сказать?
— Да.
— И что из того?
Тень поколебался.
— Вы, вероятно, были друзьями. Когда-то.
— Нет. Друзьями мы никогда не были. И мне ничуть не жаль, что он умер. Он тянул нас всех вспять, как гиря. Теперь его нет, и всей прочей братии придется принять факты такими, каковы они есть: изменись или умри, эволюция или вымирание. Его больше нет. Война окончена.
Тень озадаченно посмотрел на Локи.
— Ведь ты совсем не дурак, — сказал он. — Ты всегда подметки на ходу резал. Со смертью Среды ничего не изменилось. Наоборот, все те, кто раньше был ни рыба ни мясо, теперь точно знают, под какую музыку им плясать.
— Смешиваешь две метафоры в одну, Тень. Дурной вкус. Гляди, не то войдет в привычку.
— Да плевать, — сказал Тень. — Дела это не меняет. Господи боже мой! Да его смерть в единый миг сделала то, на что он безо всякого толку убил несколько месяцев. Она их объединила. Дала им что-то такое, во что они все могут верить.
— Может, оно и так, — Локи пожал плечами. — Насколько я понимаю, на этой стороне забора возобладало следующее мнение: убери смутьяна, и смута уляжется сама собой. Хотя — это не моего ума дело. Я просто — за рулем.
— Ты мне вот что еще скажи, — не унимался Тень. — Почему всем есть дело до моей скромной персоны? Они ведут себя так, будто на мне чуть не свет клином сошелся. Почему всем так важно, что я делаю и чего не делаю?
— А хрен его знает. Пока Среда был жив, ты ему зачем-то был нужен, и поэтому мы тоже были вынуждены с тобой считаться. А вот почему именно… скорее всего, перед нами в данном случае еще одна из маленьких тайн нашей жизни.
— Что-то устал я ото всех этих тайн.
— Да? А мне так кажется, что они делают мир не таким пресным. Вроде как соли добавить в варево.
— Так ты, значит, у них за шофера? Всех возишь, всю эту компанию?
— Тех, кому я в данный момент необходим, — сказал Локи. — На жизнь зарабатываю.
Он поднес к глазам циферблат наручных часов и нажал на кнопку: циферблат загорелся ровным голубоватым светом, подсветив ему лицо и придав этому лицу странное выражение — будто затравщик и затравленный зверь сошлись воедино.
— Без пяти двенадцать. Самое время, — сказал Локи. — Ты идешь?
Тень глубоко вздохнул.
— Иду, — сказал он.
Они пошли вдвоем по темному гостиничному коридору, пока не отыскали комнату номер пять.
Локи достал из кармана коробок и чиркнул спичкой. Огонек загорелся так ярко, что на долю секунды Тень даже почувствовал боль в глазах. Затрещал и занялся фитиль свечки. Потом еще один. Локи чиркнул следующей спичкой и пошел вокруг комнаты, зажигая свечные огарки, что стояли на подоконниках, спинке кровати и даже на раковине, в самом углу.
Кровать была отодвинута от стены и стояла в самой середине гостиничного номера, так что между ней и стенами с каждой стороны оставалось по нескольку футов свободного пространства. Кровать была застелена простынями, старыми гостиничными простынями, поеденными молью и покрытыми пятнами. На простынях совершенно неподвижно лежал Среда.
