Хозяин осматривает скрипку со смешанным чувством любопытства и жадности, и в мозгу его начинает зарождаться план. Время идет, а Абрахам все не возвращается. И вот под вечер он все-таки появляется в дверях, наш Абрахам, наш скрипач, потрепанный, но гордый, и в руках у него бумажник, бумажник, который знавал и лучшие дни, бумажник, в котором даже и в лучшие дни никогда не лежало больше сотни, и Абрахам достает из него деньги, чтобы заплатить за обед или проживание, и просит вернуть скрипку.
Хозяин кладет скрипку в лежащий на прилавке футляр, и Абрахам нежно прижимает ее к груди, словно мать — дитя. «Скажите, — говорит хозяин (гравированная визитка человека, готового заплатить за скрипку семьдесят пять тысяч долларов наличными, прожигает ему грудь через внутренний карман), — а сколько стоит скрипка вроде вашей? Моя племянница очень хочет играть на скрипке, а через неделю у нее как раз день рождения».
— Вы хотите, чтобы я продал скрипку? — говорит Абрахам. — Я ни за что ее не продам. Я уже двадцать лет на ней играю, я играл на ней во всех штатах Америки и играю до сих пор. Сказать по правде, она стоила мне целых пятьсот долларов.
Хозяин сдерживает улыбку: «Пятьсот долларов? А что если я прямо здесь и сейчас дам за нее тысячу?»
У скрипача сначала загораются глаза, но уже через секунду лицо его мрачнеет и он говорит: «Что вы, сэр, я же скрипач, и это единственное, что я умею в жизни. Эта скрипка любит и знает меня, а мои пальцы настолько хорошо ее изучили, что я могу сыграть на ней даже в полной темноте. И звучит она великолепно. Где я возьму такую скрипку? Тысяча долларов — хорошие деньги, но скрипкой я зарабатываю на жизнь. И не продам ее ни за тысячу, ни за пять».
Хозяин понимает, что его потенциальная прибыль падает, но бизнес есть бизнес, и чтобы заработать деньги, нужно их сначала потратить. «Восемь тысяч долларов, — говорит он. — Оно того, конечно, не стоит, но уж больно мне понравилась ваша скрипка. И племянницу любимую так хочется побаловать…»
Абрахам чуть не плачет при мысли, что ему придется расстаться со своей любимой скрипкой, но как ему отказаться от восьми тысяч долларов? — тем более что хозяин уже направляется к сейфу и достает оттуда не восемь, а целых девять тысяч долларов, в аккуратно перевязанных пачках, которые так и просятся в карман его поношенного пиджака.
«Вы — добрый человек, — говорит он хозяину. — Вы просто святой! Но вы должны поклясться, что позаботитесь о моей девочке!» — и он с неохотой отдает хозяину скрипку.
— А если хозяин просто отдаст Абрахаму визитку Баррингтона и скажет ему, что у него есть шанс разбогатеть? — спросил Тень.
— Значит, мы впустую потратились на два обеда, — сказал Среда. Он собрал с тарелки остатки еды и подливки кусочком хлеба и съел его, с аппетитом причмокивая.
— Правильно ли я тебя понимаю, — сказал Тень. — Абрахам уходит, став богаче на девять тысяч, и они с Баррингтоном встречаются на автостоянке у вокзала. Делят деньги, садятся в форд «Модель А»
[67]
Баррингтона и едут в следующий город. А в багажнике у них, должно быть, лежит целый ящик со стодолларовыми скрипками.
— Лично я считаю делом чести не платить за них больше, чем по пять долларов за штуку, — сказал Среда и обратился к застывшей в нерешительности официантке. — А теперь, милочка, опишите нам позавлекательнее роскошные десерты, которыми вы можете нас угостить в день Рождества Господа нашего. — Он уставился на нее — почти с вожделением — так, словно самое вкусное, что она могла ему предложить, был кусочек самой себя. Тени стало не по себе: это было все равно что наблюдать, как старый волк выслеживает молоденькую лань, которая не понимает, что нужно бежать, и бежать немедленно, иначе все для нее закончится на затерянной посреди глухого леса полянке, где вороны потом обклюют ее косточки добела.
Девушка снова покраснела и сказала, что на десерт у них яблочный пирог а-ля-мод — «Он подается с шариком ванильного мороженого», — Рождественский торт а-ля-мод или красно-зеленый взбитый пудинг. Среда посмотрел ей в глаза и сказал, что он попробует Рождественский торт а-ля-мод. Тень от десерта отказался.
— Аферы приходят и уходят, — сказал Среда, — а Игре на скрипке уже лет триста, если не больше. Если правильно обрабатывать лохов, в нее хоть завтра можно сыграть в любом городе Америки.
— Ты ведь сказал, что твоя любимая афера больше не практикуется, — заметил Тень.
— Да, сказал. Только эта не любимая. Любимая называется Игра в епископа. В ней все есть: эмоциональная напряженность, хитрость, динамика, неожиданный поворот сюжета. Я время от времени думаю, может, с небольшими вариациями, можно было бы… — он осекся и покачал головой. — Нет. Всему свое время. Идет, предположим, 1920 год, мы, скажем, в Чикаго, или Нью-Йорке, или Филадельфии, в любом городе — от среднего до большого. Место действия — ювелирный магазин. В магазин заходит человек, одетый священником — причем это не просто священник, а епископ в мантии, — выбирает ожерелье, восхитительную и великолепную вещицу из бриллиантов и жемчуга, и расплачивается дюжиной новеньких хрустящих стодолларовых купюр.
Верхняя купюра испачкана зелеными чернилами, и хозяин магазина рассыпается в извинениях, но — бизнес есть бизнес — и он отсылает стопку банкнот для проверки в банк на углу. Вскоре сотрудник магазина приносит купюры обратно. В банке сказали, что фальшивых нет. Хозяин магазина снова извиняется, а епископ — вообще сама вежливость, он все прекрасно понимает, ведь столько на свете развелось преступников и безбожников, да такая кругом безнравственность и распущенность, да столько падших женщин, а теперь еще и подонки общества выкарабкались со дна и воцарились на экранах синематографа — чего же дальше ждать от этого мира? Ожерелье уже упаковано в коробочку, и хозяин магазина изо всех сил старается не думать, зачем епископ покупает бриллиантовое ожерелье за тысячу двести долларов и почему расплачивается наличными.
Епископ сердечно с ним прощается и выходит из магазина — и тут ему на плечо опускается чья-то тяжелая рука.
«А, Мыльный, попался, шельмец, опять за старое?» — и широкоплечий участковый с честным ирландским лицом заводит епископа обратно в ювелирный магазин.
«Прощу прощения, этот человек ничего сейчас у вас не покупал?» — спрашивает коп.
«Нет, конечно, — отнекивается епископ. — Скажите же ему!»
«Напротив, — говорит ювелир. — Он купил у меня ожерелье из жемчуга и бриллиантов — и заплатил наличными».
«Вы можете показать мне банкноты, сэр?» — спрашивает коп.
Ювелир берет из кассы двенадцать банкнот по сто долларов и протягивает копу. Тот просматривает их на свет и с удивлением качает головой: «Эх, Мыльный, Мыльный, — говорит коп, — ты превзошел сам себя! Ты настоящий мастер, а?»
Епископ расплывается в самодовольной улыбке.
«Вы не можете ничего доказать, — говорит он. — В банке сказали, что с ними все в порядке. Настоящие зеленые».
