— Там что, правда крокодилы?
— Ну да. Джек говорит, для колорита. — Она нарисовала ему, как проехать, на обороте розово-голубого флаера с объявлением о благотворительном пикнике с жареными курами в пользу девочки, которой нужна пересадка почки. — У него там пара крокодилов, змея и еще офигительная такая тварь, типа, ящерица.
— Игуана, что ли?
— Ага, вот-вот.
Он проехал через весь город, потом через мост и еще пару миль, и притормозил у приземистого прямоугольного здания со светящейся рекламой пива «Пабст».
Парковка полупустая.
Внутри было не продохнуть от табачного дыма, а в музыкальном автомате играла «Гуляю по ночам»
[4]
. Тень огляделся: крокодилов видно не было. Лихо она меня развела, эта кассирша с заправки, подумал он.
— Что будем заказывать? — спросил у него бармен.
— Ваше фирменное пиво и гамбургер, с чем вы его обычно подаете. Картошки жареной.
— А может, мисочку чили для начала? Лучший чили на весь штат.
— Звучит неплохо, — сказал Тень. — А где у вас здесь туалет?
Бармен указал рукой на дверь, сразу за стойкой. Над дверью висело чучело головы аллигатора. Тень открыл дверь.
Туалет был чистый, свет яркий. Первым делом Тень огляделся: привычка. («Помни, Тень, когда стоишь и ссышь, отмахиваться тебе не с руки», — зашуршал у него в голове голос Ловкого, как всегда вполшепота и как всегда откуда-то из дальнего закута). Тот писсуар, что слева, понравился ему больше прочих. Он расстегнул молнию, пустил долгую, бесконечно долгую струю, и его охватило чувство облегчения. Прямо перед глазами у него оказалась пожелтевшая газетная вырезка с фотографией Джека в обнимку с двумя аллигаторами, и он стал читать.
В дверь никто не входил, но от того писсуара, что справа, до него вдруг донеслось вежливое покашливание.
Человек в светлом костюме оказался куда выше ростом, чем можно было подумать, когда он сидел в кресле, там, в самолете. Почти вровень с Тенью, а Тень был дылда еще та. Он стоял и смотрел прямо перед собой. Закончив и стряхнув последние капли, застегнул брюки.
И — осклабился, как лис, который подошел к забору из колючей проволоки и шамает застрявшее в шипах дерьмо.
— Ну что, Тень, — сказал мистер Среда, — времени на то, чтобы подумать, у тебя было вполне достаточно. Берешься за работу?
ГДЕ-ТО В АМЕРИКЕ Лос-Анджелес. 11:26 утра
В темно-красной комнате — стены цветом напоминают сырую печень — стоит высокая женщина, одетая как актриса из дурного фильма: шелковые шортики чуть не лопаются на ягодицах, грудь торчит вперед и вверх, утянутая завязанной узлом желтой блузкой. Черные волосы зачесаны вверх и заколоты на макушке. Рядом с ней коротышка в шикарных джинсах и оливкового цвета футболке. В правой руке у него бумажник и мобильный телефон, «Нокия» с красно-бело-синей панелькой.
В комнате — кровать, застланная атласным белым бельем и покрывалом цвета бычьей крови. В ногах — маленький деревянный столик, на столике маленькая каменная статуэтка женщины с огромными бедрами и канделябр.
Женщина протягивает мужчине маленькую красную свечку.
— На, — говорит она, — зажги.
— Я?
— Ты, — говорит она. — Если хочешь меня поиметь.
— Надо было просто дать тебе в рот прямо в машине, и все дела.
— Может, оно и так, — соглашается она. — Но разве ты меня не хочешь? Ее рука скользит по телу вверх, от бедра к груди: как в рекламном ролике с раскруткой нового товара.
Торшер в углу затянут красным муслином, и свет тоже кажется красным. Мужчина окидывает ее жадным взглядом, потом берет свечку и вставляет ее в канделябр.
— Зажигалка есть?
Она протягивает ему спичечный коробок. Он чиркает спичкой, поджигает фитиль: огонек дрожит, потом выравнивается, и от этого безликая статуэтка рядом с подсвечником как будто оживает: сплошь бедра и груди.
— Деньги положи у статуэтки.
— Полтинник.
— Ага, — говорит она. — Иди сюда, люби меня.
Он расстегивает джинсы и стягивает оливковую футболку. Смуглыми пальчиками она массирует его белые плечи; потом переворачивает его на спину и начинает ласкать руками, пальцами, языком.
Ему кажется, что лампа в углу погасла, и теперь свет исходит только от ярко разгоревшейся свечи.
— Как тебя зовут? — спрашивает он.
— Билкис
[5]
, — она поднимает голову, — через «кью».
— Через что?
— Да бог с ним.
Дыхание у него становится прерывистым.
— Дай вставлю, — говорит он. — Давно пора тебе вставить.
— Да, милый, — отвечает она. — Конечно. Но пока ты будешь брать меня — можно попросить тебя об одной услуге?
— Слушай, ты, — в нем вдруг всплескивает раздражение, — это ведь я плачу тебе деньги, так, кажется?
Одним плавным движением она садится на него верхом и шепчет:
— Да, милый, конечно, я знаю, ты платишь мне деньги, но по тому, как дело складывается, это я должна тебе платить, мне так повезло…
Он поджимает губы: она должна понять, что все эти блядские штучки на него не действуют, с ним этот номер не пройдет; ведь кто она такая, если разобраться: уличная давалка, а он, можно сказать, без пяти минут продюсер, и вытянуть из него под настроение лишнюю десятку еще никому не удавалось, — но она не просит денег. А вместо этого шепчет:
— Милый, пока ты будешь брать меня, пока ты будешь насаживать меня на этот толстый твердый кол — пожалуйста, боготвори меня.
— Чего?
Она раскачивает бедрами, подаваясь то взад, то вперед: налитая головка его члена трется о влажные губы вульвы.
— Называй меня богиней, ладно? Молись мне, хорошо? Почти меня своим телом!
Он улыбается. И только-то? У каждого свои тараканы — особенно под конец рабочего дня.
— Ладно, — соглашается он.
