Описывая убийство священника, Лагерлёф допускает неточность, свидетельствующую о ее поверхностном знакомстве с обычаями предков: «…никто не хотел прикасаться к трупу, а так как все думали, что нельзя ему лежать в освященной земле, то и оставили его возле дороги. Только прикрыли дерном да навалили сверху груду больших камней, чтобы дикие звери не выкопали тело». Таких захоронений полным-полно в исландских
[2] сагах, а груда камней служит отголоском древнескандинавского диса, пирамиды из камней или земли, прикрывающей труп человека, умершего насильственной смертью. Однако возводили дис не для защиты трупа от зверей, а для защиты людей от трупа. «Эффективность этого способа, – утверждает Н. В. Березовая, – заключается в механическом удалении могилы, а вместе с нею и тела опасного мертвеца из тех мест, где он может беспрепятственно вступать в контакт с людьми, животными и другими живыми существами»
[3]. Набрасывание камней не всегда помогало избавиться от привидения. Священник из Морбакки разделил участь беспокойных мертвецов из саг, которые досаждали живым и которых отправляли к праотцам отнюдь не задушевными беседами.
Давнишние недруги христианства – колдуны и ведьмы – в изображении Лагерлёф вырастают до эпических размеров. В романе «Сага о Йёсте Берлинге» (1891) выведены герои рассказов бабушки Сельмы – заводчик-колдун Синтрам, являющийся в облике нечистого с рогами, хвостом, лошадиными копытами и косматым телом, и Доврская ведьма, насылающая тучи сорок на благородную графиню Мэрту. Однако преступления злодеев лежат в области психологии, а не магии: они отравляют ложью сердца, нарушают радость мирного труда, жестоко играют людьми. Под таким углом зрения страшные народные предания выглядят назидательными притчами, и когда автор говорит о ведьме: «Я, которая пишу эти строки, видела ее собственными глазами», взрослый читатель ей верит. Что необычного в жадной, злопамятной старухе?
Самая известная книга Лагерлёф, адресованная детям, – эпопея о Нильсе – изначально создавалась не как сказка, а как дидактическое пособие по географии, краеведению и этнографии. Для обучения детей работе в шахте, на фабрике, в крестьянской усадьбе, для усвоения навыков рыболовства, охоты и сплава леса, для ознакомления с историческими достопримечательностями и с местами, где «могуче расцветает современная жизнь», волшебные существа не нужны – они лишь отвлекают внимание на себя.
Нильс и статуя короля. Иллюстрация Б. Диодорова (1979)
Великаны выступают в роли массивных каменных изваяний, усеявших побережье, или строителей, воздвигающих гигантские каменные спуски к морю, причем в Смоланде с ними конкурирует… апостол Петр, нагромоздивший множество скал, валунов, покрытых глиной гор, заполнивший расщелины реками, озерами и болотами. Изобилующие в народных сказках тролли подменяются говорящими и действующими животными.
Очередной перепев легенды о Гамельнском крысолове заканчивается путешествием Нильса и серых крыс «на много миль от замка Глиммингехус». Лагерлёф пощадила вредных крыс, и с прибытием в замок подкрепления Нильс может спокойно распустить завлеченных дудочкой грызунов на все четыре стороны. Морские тролли, плавающие вокруг острова, оборачиваются лодками, стоящими на якоре суденышками и военными кораблями, помогающими Нильсу опознать город Карлскруну. Впечатляющее бегство Нильса от ожившей статуи Карла XI, не успев должным образом напугать читателя, перетекает в патриотический экскурс в историю военно-морского флота Швеции
[4].
Шведка Астрид Линдгрен (1907–2002) и финка Туве Янссон (1914–2001), которая тоже писала на шведском языке, подняли литературную сказку Скандинавии на небывалую высоту. Андерсен и Лагерлёф, хотя и отступили от национального фольклора, отдали дань религиозным мотивам, звучащим у них в полную мощь. Линдгрен и Янссон порывают с религией (первая из-за своих политических взглядов, вторая – из-за сексуальной ориентации), и от страха в их произведениях не остается и следа.
Муми-тролли и Морра. Иллюстрация Т. Янссон к «Шляпе волшебника»
Одаренная тонким и не всегда детским юмором, Линдгрен блестяще проявила себя в жанре пародии на байки о призраках. Плач малютки привидения из Вазастана способен напугать только фрёкен Бок («Карлсон, который живет на крыше, опять прилетел», 1962), а гримаса мумии Мамочки – глуповатых Филле и Рулле («Карлсон, который живет на крыше, проказничает опять», 1968), но благодаря таким приемам Линдгрен заслужила лавры «шведского Джерома». Уклон в шутку, который присущ и сказкам Янссон, по мнению М. Люти, служит единственно возможным направлением дальнейшего развития сказки. С Люти трудно спорить – нынешние родители ни за что не согласятся на возвращение в детские книжки ужасов братьев Гримм.
Янссон обладала незаурядной фантазией и при ином настрое могла бы без усилий трактовать древние предания. «В каждой честной детской книге имеются переживания, связанные со страхом», – уверяла она. Помню, как в детстве я содрогался, впервые прочитав про угрюмую ледяную Морру (швед. Mårran – «рычать, мурлыкать») с мертвыми круглыми глазами и про белых продолговатых хатифнаттов, излучающих призрачное сияние под действием электричества. Помню, как смаковал авторские иллюстрации, изображающие этих чудовищ.
Хатифнатты не утратили своего обаяния, но появлялись они эпизодически. Книга «Маленькие тролли и большое наводнение» (1945) содержала намек на невидимость этих существ и на их умение скрываться под половицами дома. Но они всего-навсего бились током и серьезного вреда не причиняли.
А вот Морра меня разочаровала. Зацикленная на терпимости и гуманности Янссон повторила ошибку Андерсена, превратив изобретенное ею чудовище в ходячую идею по имени Одиночество. По большому счету, Морра наводит страх только в «Шляпе волшебника» (1948). В «Волшебной зиме» (1957) она вызывает сочувствие и явно чего-то ищет, разделившись к тому же на ипостаси («Зима наступает оттого, что десять тысяч морр уселись на землю»). Отныне Морру не боятся и даже используют ее имя для ругательств. Аллюзия налицо, вплоть до свинячьих легионов и скоплений на кончике иглы.
