Алексей написал завещание, где всё принадлежащее лично ему имущество он завещал жене. Перечитав документ, он попросил камердинера заверить его подпись, а затем, запечатав бумагу в конверт, написал: «Вскрыть после смерти светлейшего князя Алексея Николаевича Черкасского». Следом он написал короткое письмо Кате:
«Дорогая моя, я тебя люблю. Прости меня, если сможешь, и прощай».
Он запечатал второй конверт, написал на нём имя жены и передал бумаги французу.
– Месье, если меня убьют, вы передадите оба конверта моей жене, – объяснил Черкасский. – Если я останусь жив, вы вернёте письма мне. И, пожалуйста, если меня ранят, в каком бы состоянии я ни был, везите меня в Ратманово.
– Хорошо, ваша светлость, я всё понял, – подтвердил окончательно сникший камердинер и спрятал письма в карман сюртука.
– Ну и отлично! А теперь нам пора…
Захватив шкатулку с пистолетами, Черкасский двинулся к выходу, француз еле-еле поспевал за ним. Тройка стояла у крыльца. Алексей усадил камердинера, сел сам и крикнул Сашке:
– Давай к мельнице между нами и Иваницкими. Знаешь это место?
– Знаю…
Сашка тронул, лошади понеслись во тьму. Снова, как и месяц назад, пошёл крупный снег. Осознав, что зима теперь стала его противницей, Черкасский печально вздохнул. В прошлый раз метель привела его к счастью, а теперь, когда он так неблагодарно отнесся к её подарку, вела на смерть. Тройка свернула с широкой дороги на узкую, ведущую к мельнице. Устроенная на бегущей вдоль леса речушке зимой мельница не работала. Место казалось уединённым. Алексей увидел факел, воткнутый на обочине дороги, и привязанную во дворе вороную тройку. Иваницкий в драгунском мундире стоял рядом с факелом, ожидая противника. Алексей подошёл к нему и протянул шкатулку с пистолетами.
– Или у вас свои? – осведомился он.
– Да, естественно! Они находятся у моего секунданта, – огрызнулся Иваницкий и кивнул в сторону стоявшего во дворе мельницы невысокого брюнета в таком же, как и у него самого, мундире под распахнутой шинелью. Офицер быстро подошёл к ним. – Знакомьтесь, мой товарищ по полку ротмистр Рябинин.
Алексей пожал драгуну руку и представил француза как своего секунданта. Ротмистр объяснил условия дуэли: стреляться с двадцати пяти шагов. Оба противника кивнули в знак согласия. Пока Рябинин отсчитывал шаги, а камердинер суетился вокруг него, скорее мешая, чем помогая, противники стояли рядом.
– Ответьте мне на один вопрос, – попросил Алексей, который хотел убедиться в правильности своих подозрений. – Вы получали вчера письмо?
– Какое это имеет значение? – буркнул Иваницкий, с ненавистью глядя на соперника. – Я всегда любил Катю, с детства, и, если бы не вы, она стала бы моей женой. Я знаю, она ещё пока слишком молода, чтобы понять свои чувства. Зато сейчас я с удовольствием сделаю её вдовой.
– Письмо было написано по-французски? – продолжал настаивать Алексей.
– Да, а что? – удивился его противник.
– А раньше Катя вам писала по-французски?
– Нет, она вообще раньше мне не писала, только Лили, – растерялся Иваницкий.
– А Лили – на каком языке она писала?
– Я не знаю, я не видел писем, сестра просто говорила мне, что получила весточку от Кати. В чём дело? К чему эти расспросы?
– Кто-то сыграл с нами троими скверную шутку, – объяснил Алексей. – Мне написали, что вы собираетесь убежать с моей женой, и назвали время – одиннадцать часов вечера. Кате сообщили, что ваша сестра сломала руку и ей нужен обезболивающий отвар, за которым вы заедете, как только привезёте Лили от врачей. Вам же, по-видимому, написали от имени моей жены, что она готова разделить с вами своё состояние и предлагает вместе сбежать.
– Деньги тут ни при чём! – вскричал Иваницкий. – Я обожаю Катю, и так было всегда. Мне всё равно, богатая она или бедная.
Скандальный разговор прервали секунданты. Ротмистр предложил дуэлянтам выбрать оружие. Алексей не глядя взял пистолет, а Иваницкий забрал оставшийся. Они разошлись на отмеченные позиции. По сигналу Рябинина дуэлянты стали сходиться. Иваницкий выстрелил первым, и пуля обожгла левое плечо Алексея.
«Целил в сердце», – определил Черкасский.
Он вскинул руку вертикально вверх и выстрелил в небо. Грохот оказался неожиданно сильным. Нестерпимая боль вдруг разорвала внутренности Алексея, и он рухнул на снег.
Снег валил с ночи, дорогу замело, и кони еле-еле тащились. Время уже подбиралось к полудню, а Щеглов доехал лишь до почтовой станции. Отсюда до Бельцов оставалось ещё вёрст десять.
– Ваше высокородие, надо бы лошадям передохнуть, – обратился к поручику кучер.
Гнедая тройка и сани были казёнными, а за кучера сегодня ездил урядник. Щеглов поморщился (сколько времени упущено!), но и лошадей следовало поберечь, пришлось соглашаться:
– Ладно, заскочим на почтовую станцию.
Сани свернули на почтовый двор. Пока урядник занимался лошадьми, Щеглов прошёл в избу.
«Чаю, что ли, выпить?» – задумался он.
Вроде бы поручик и замёрз несильно, так что затеваться с самоваром не имело смысла. Но что ещё делать, ожидая лошадей? Проезжих в станционной избе не наблюдалось, лишь смотритель да высокий бородатый мужик в тулупе и красном кушаке – по виду ямщик – оживлённо беседовали в дальнем углу. Щеглов направился к ним, но оба не соизволили даже повернуться в его сторону. Они были увлечены разговором.
– Так что же? Не выживет? – спрашивал станционный смотритель.
– Может, и так, – с важностью подтверждал ямщик.
– Так получается, что противник князя всё-таки пристрелил? Но ведь ты только что сказал, что он промахнулся. Воля твоя, Митрий, а ты врешь!
– Ничего не вру, – оскорбился бородатый Митрий. – Я чего слышал, то и говорю. Офицеры эти – сам стрелявший и его секундант – тоже меж собой аж до ссоры дошли. Один говорит – промахнулся, а другой – ранил.
У Щеглова родилось страшное подозрение, что он знает фамилию подстреленного князя. Молясь в душе, чтобы это оказалось ошибкой, поручик громко кашлянул, чем привлёк внимание говоривших. Оба замолчали и уставились на посетителя. Щеглов тут же взял быка за рога:
– Это вы о ком сейчас говорили? – строго спросил он и, увидев сомнения на лицах сплетников, припугнул их: – Отвечайте! Я личный помощник генерал-губернатора князя Ромодановского и по должности обязан это знать.
– Чего говорить-то? Я ничего не знаю, – сразу же открестился станционный смотритель, – это Митрий лошадей в монастырь гонял. Их для князя Черкасского заказали: из монастыря в имение отвезти.
– А что делал раненый князь в монастыре? – не отставал Щеглов.
– Да известно что, – вступил в разговор Митрий, – пулю монашки у него вынимали. Сынок барина Иваницкого на дуэли с князем дрался. Когда господа увидели, что князь сильно раненный, они его в сани положили да к монашкам повезли. Когда я лошадей пригнал, так они во дворе все и толкались: Иваницкий, его друг да француз – тот вроде с князем приехал.
