Стоявший рядом мент по моему виду все понял. Глаза его на мгновение вспыхнули радостью: вот и еще одним висяком меньше. Он быстро подавил ликование, скорчил подобающую случаю скорбную рожу. Мне захотелось его убить, но вместо этого я спросил:
– Как всё… Как всё произошло?
– Она спрыгнула, – ответил он, запинаясь. – Она спрыгнула… с Крымского моста.
Дальше помню плохо. Плакать очень хотелось, да не моглось. Застыли мои слезы, превратились в маленькие, тяжелые свинцовые шарики и громыхали у меня в голове. Каждое движение, каждый поворот головы причиняли боль. Били по глазам свинцовые шарики, а наружу вырваться не могли. Шум, грохот… В погремушку я превратился, только не слышал никто издаваемого мною пронзительного поминального звона.
На похоронах Женька была очень красивая. Просто невероятно, как в кино или комиксах. Нельзя такую красоту в землю… святотатство это, преступление… Весь курс ее пришел из университета. Девчонки рыдали, мальчишки отворачивались и украдкой вытирали слезы. Выражали соболезнования Аньке, а меня обходили десятой стороной. Я отдельно от всех стоял, даже мать с отцом не решались ко мне подойти.
Когда стали закрывать гроб, Анька впала в безумие, вцепилась в дочку и попыталась ее вытащить. Никто не мог с ней справиться, прикоснуться к ней страшно было, не то что от гроба оторвать. Все почему-то посмотрели на меня. Ну да, правы, я же бессердечный. Человек с оторванным сердцем. Я справлюсь. Подошел, обнял ее, прошептал на ухо:
– Прости меня, Ань, это я во всем виноват, пойдем…
Моих тихих слов оказалось достаточно. Она отпустила Женьку, повернулась ко мне и с наслаждением выдохнула:
– Убийца! Упырь! Ублюдок! Да, ты виноват, ты должен был сдохнуть вместо нее! Ты! Не она! Сдохни, тварь! Сдохни! Ложись в могилу и сдохни!
Она заводилась все больше и больше, неожиданно сильно толкала меня своими маленькими кулачками в живот. А я не сопротивлялся, нечего возразить – убийца, упырь и ублюдок. Пятился я только, пятился, отступал, бормотал: «Прости, прости меня, прости меня, пожалуйста…» А потом вдруг поскользнулся и упал в вырытую для Женьки яму.
На дне была вода. Брюки быстро намокли, куски глины залепили один глаз, а наверху – солнышко светило, и небо синее… И тучка, похожая на ласкового, смешного щенка, зависла. Наверху – Женечка, невероятно красивая, лежала в красивом полированном ящике, и солнце в последний раз грело ее остывшее лицо. Несправедливо. Несправедливо это, не должно быть так! Вот то, что я в могиле валяюсь, – правильно, а Женька…
Внезапно я обо всем догадался. Торговля это, план такой… Бог – лучший переговорщик, намного лучше меня. Развел… отжал… Ладно, я согласен… значит, так… я здесь остаюсь, а Женька оживает, встает и уходит. Только нельзя из ямы вылезать, смотреть нельзя на нее, правила такие, условия… «Не оборачивайся, а то в соляной столб превратишься». Посмотрю – и не получится ничего. Крикнуть только можно. И я крикнул:
– Закапывайте! Закапывайте быстро, я за нее! Права Анька: баш на баш, закапывайте!
Никто не торопился исполнять мой приказ. Вот дураки, очевидных вещей не понимают. Баш на баш же, ясно всё… Хорошо, придется простимулировать.
– Закапывайте немедленно! Я денег дам. Тысяча долларов, десять тысяч, сто, миллион…
Никакой реакции. Тогда я вытащил из кармана платиновую «Визу» и выкинул ее из могилы.
– Берите, закапывайте, там лимит неограниченный, ПИН – 8832. Закапывайте! Считаю до трех: раз, два…
Тишина. Ворона только каркнула в ответ. Не хотят, не верят. А я верю, не во что мне больше верить, только в это… В сущности, это даже не чудо – всё как в жизни: рыночная экономика, закон сохранения энергии – я умру, а Женька жить будет… Я всегда так вопросы решал, я же решальщик… Нужно только преодолеть маленькую техническую трудность, нужно, чтобы меня закопали…
А что, если сам? Трудно, но можно. Вцепиться пальцами в жирный кладбищенский суглинок и самому… Да, Господи, ты молодец, жестко меня раздел, профессионально. Но знай: это моя последняя уступка! Нечего больше уступать, не осталось ничего…
Руки легко вошли в края могилы, устроились там уютно, словно в теплых варежках, а потом я рванул их назад, и на меня посыпались комья земли. И еще раз… И еще…
Мужики в телогрейках с траурными повязками на рукавах втроем вытаскивали меня из ямы и не могли вытащить. Я упирался. Попробуй выковыряй здорового бугая из могилы, если он этого не хочет. На помощь мужикам пришли мальчишки с Женькиного факультета. Могила перестала существовать – края осыпались, и она превратилась в воронку. Я чувствовал себя снарядом, выпущенным жизнью, чтобы победить смерть. И я почти победил…
Что же они делают, гады? Зачем? Мне нельзя наверх! Нельзя смотреть на Женьку, тогда она не оживет. Мне здесь оставаться надо… Я упирался изо всех сил, но они справились. Даже наверху – грязный, с комьями земли в спутавшихся волосах – я отворачивался, жмурил веки и старался не смотреть на дочку в гробу. Потому что пока не видел ее, оставалась еще надежда, можно еще попробовать договориться. Не закопать себя – так вены перегрызть, язык себе откусить, но сдохнуть, обменять свою жизнь на жизнь Женечки.
Кто-то вызвал «Скорую». Четверо меня держали, а врач брезгливо, стараясь не замарать халат о мою грязную, измазанную в песке и глине одежду, сделал мне укол. Тело вдруг перестало слушаться, глаза сами собою открылись, и я увидел мою удивительную, красивую и чистую девочку в гробу. И понял. Всё, сделка сорвалась… Она умерла, абонент навсегда недоступен. И лишь тогда маленькие свинцовые шарики у меня в голове наконец расплавились, и из моих глаз, прожигая испачканную кладбищенской землей кожу, полились слезы.
* * *
Из психушки меня выпустили через неделю. Сказали, нормальный в целом, просто нервный срыв. Я расстроился. Не хотел я быть нормальным, не может нормальный человек такого выдержать.
Пришел в свой опустевший дом. Узнал, что Славку бывшая жена забрала. Напился с горя. Не помогло. Дернулся было к Аньке – отбить сына, но передумал в последний момент. Упырь я и ублюдок! Права она: даже с матерью-алкоголичкой ему лучше будет. Покалечится, конечно, но, может, и выживет. А со мной – точно шансов нет. Вот и Женечка не сумела…
При мысли о погибшей дочке захотелось куда-то бежать, чего-то делать, суетиться, договариваться, решать вопросы. Некуда бежать, не с кем договариваться, и решать нечего… Я сел на художественный, тщательно подобранный из разных пород дерева паркет в гостиной и завыл от бессилия. Несколько часов выл, без перерыва. И что примечательно – без единой слезинки. На сухую. Не давал мне господь смазки. Не заслужил…
С работы я ушел, точнее, просто перестал на нее приходить. Зато у меня появилось другое дело. Каждое утро я просыпался, выпивал чашку кофе и ехал на Крымский мост. Принципиально не на машине. Сначала на автобусе до станции, потом электричка, толкотня в метро и, наконец, триста шагов пешком от «Парка культуры» – и вот он, центр парящего над Москвой ажурного моста.
