Все, выговорился и сразу пожалел о своих словах. Потому что точно знаю, что будет дальше. Сейчас она бросится на меня с кулаками. Вот, бросается, осыпает ударами и изощренными матерными тирадами. Я ее обнимаю покрепче, чтобы не дергалась. Она дергается тем не менее, это минуту будет продолжаться, пока не устанет, или две. Полторы минуты на этот раз. Я засек время по настенным часам. Средненько сегодня у нас получилось, без задора.
Утихла, сейчас обмякнет, уткнется в мою грудь и начнет плакать, а мне станет стыдно. Я-то точно знаю, что Анька – совсем не та корыстолюбивая хищница, какой я хотел ее представить. Все значительно сложнее. Она действительно безумная, всего боящаяся мать. И отличная при этом мать, дети ее обожают. Она их любит и боится за них. Верит в многочисленные аллергии, пороки сердца, плоскостопия и иные страшные болезни. На деньги, бессмысленно потраченные на врачей, можно было бы раскрутить ее как актрису даже в Голливуде. Тем более и способности у нее имеются – приврал я насчет ее бездарности сгоряча. И трудится она немало, в настоящий момент работает шофером, поваром и нянькой у нашего семилетнего сына Славки. Хоккей, музыка, преподаватели, школа – день расписан по минутам. А самой ей действительно мало чего нужно. Ей не нужен даже я. А почему – я так и не разобрался, хотя и очень хотел.
Мне стыдно, мне жалко ее. Анька плачет, а я глажу ее по волосам, пытаюсь успокоить, бормочу извинения. Я почти люблю ее в этот момент. Да не почти, просто люблю. Стоять бы так вечно, не разжимать объятия, не отпускать ее от себя. Не получится. Финал у наших скандалов всегда одинаков. Она заканчивает плакать, вырывается из моих рук, дает на прощание пощечину и убегает в бывшую комнату дочки Женьки – жить отдельно от меня. А я ухожу в нашу спальню – жить отдельно от нее. Так мы с ней и живем. Отдельно.
* * *
…О, господи, как болит губа, и вообще – все болит! Я мечусь по нашей огромной, рассчитанной на арабский гарем кровати и не нахожу себе места. Наступила редкая и самая неприятная стадия опьянения, я называю ее «завтрашнее похмелье уже сегодня». Обычно это состояние посещает меня, когда я, вместо того чтобы вовремя, бухим и расслабленным, лечь в постельку, решаю экзистенциальные проблемы бытия или просто собачусь с женой, как сегодня. В такие моменты я клянусь себе завязать с алкоголем. Между преступлением и наказанием должен быть хоть какой-то промежуток. В этом смысл преступления. Кокнул старушку процентщицу, и когда еще страшный следователь Порфирий Петрович придет по твою душу? Может, он и не придет вовсе, наслаждайся с чистой совестью украденным баблом и чувством собственной сверхчеловечности. Но если не успел еще кокнуть, а Порфирий Петрович тут как тут, – совсем хреново. Опьянение и похмелье в одном флаконе – безнадежная штука, исчезают последние остатки оптимизма и веры, раз уж и алкоголь тебя предал, то даже иллюзия счастья невозможна, не то что само счастье.
Страшный Порфирий Петрович у меня в голове ковыряет раскаленной кочергой одурманенный мозг. Нет сил думать, нет сил разбираться, почему к сорока пяти годам моя жизнь при отсутствии явных проблем со здоровьем и деньгами превратилась в ад. Как заблудившийся бильярдный шарик, я катаюсь по кровати и не могу найти лузу. Нет мне успокоения, и смысла нет, ничего нет, только раскаленная кочерга в голове, и дело тут совсем не в Порфирии Петровиче. В другом дело. В чем? В чем? В чем? Я не могу найти ответа на этот вопрос, но замечаю, что сам знак вопроса очень похож на изогнутую кочергу. Так вот что ковыряется у меня в голове, разрывая кипящие мозги. Понятно. У матросов нет вопросов, поэтому они румяные, здоровые и счастливые, и их любят девушки, а меня не любит даже жена. Зато вопросы у меня есть.
Темно в спальне, ничто не тянется так долго, как ночные темные минутки, когда опьянение и похмелье смешиваются в отвратительный по вкусу коктейль. Можно, конечно, включить свет, но это не поможет, знаю по собственному опыту. Минутки станут светлыми и от этого еще более долгими. В темноте есть куда спрятаться. В бред, в головную боль, в похмелье и шуршание простыней. На свету не убежишь. Все кристально, до истерики ясно. Козленочек на последнем всплеске затухающего гормонального взрыва. Козел, просравший свою жизнь. Козел. Позади иллюзии, впереди – все самое худшее: бедность, алкоголизм, болезни, одиночество и смерть. И вопрос-кочерга, дарящий последнюю в жизни боль. Как же так? Как так? Как?..
…Устал я, сдохнуть хочется. Так и сдохну когда-нибудь, ворочаясь с похмелья, еще пьяненький, с раскаленным вопросом в башке. Вон как голова пульсирует нехорошо. Так и сдохну… А почему не сейчас? Чего тянуть-то? Ответа я все равно не найду, только измучаю себя и других. Так чего тянуть-то?..
Звонок скайпа спасительной соломинкой прорезает ночную тишину и мои депрессивные мысли. Дочка. Самое мое любимое и близкое мне существо. Почувствовала в своем Бостоне, что папке плохо, отвлеклась от учебников с мудреными математическими формулами, нажала зеленую кнопочку на экране планшета. И пошла расти соломинка сквозь запутанную Всемирную сеть – куда ее только не заносило, весь мир, может, обогнула и выскочила в моей темной, сгустившейся спальне, в моей темной, сгустившейся жизни… А я ухвачусь – не за что мне больше хвататься, только за нее. Я ухвачусь и вылезу из этой проклятой ночи, из дерьма, куда я загнал себя сам.
– Привет, отец, не спишь? Я знаю, что не спишь, – ты же пишешь обычно до утра. Слушай, у меня есть вопрос один, по финансовому анализу.
Хорошая у меня дочка, и вопрос у нее хороший. По финансовому анализу. Главное, на него совершенно точно есть ответ, в отличие от моих вопросов.
Несколько минут мы обсуждаем понятие альтернативной доходности при принятии инвестиционных решений. Будь у меня вторая жизнь – обязательно стал бы математиком. Там все логично и понятно: если «а» больше «б», то «б» меньше «а». Значит, «б» неправо. В жизни по-другому, и «а» право, и «б», и «в», и я, и Анька права, и товарищ Путин, и господин Обама… Все кругом правы! И все параллельны друг другу. Не пересекаются. Уходят в бесконечность и не пересекаются. Иногда кажется: вот же – пересеклись, как я с Анькой двадцать лет назад. Но это только кажется. Оптический обман, иллюзия, не с того угла смотрел, с никому не нужной высоты.
…На экране в окошке скайпа Женька рассказывает об альтернативной доходности. В детстве я смотрел фантастические фильмы о межзвездных перелетах и светлом коммунистическом завтра, люди в них общались с помощью видеотелефонов. Немыслимо круто, я тогда твердо для себя решил, что обязательно доживу до счастливого будущего и тоже буду общаться. Общаюсь, дожил. Видеотелефон есть, только счастья по нему не видать… Зато видно мою взрослую и красивую дочку… Мог ли подумать маленький советский пионер Витя, задорно салютующий на открытии московской Олимпиады генеральному секретарю ЦК КПСС товарищу Леониду Ильичу Брежневу, что в будущем дочка будет рассказывать ему про альтернативную доходность из Бостона. По видеотелефону… Мальчик Витя не мог о таком подумать. Юноша Витя не мог представить, что до дрожи любимая им девочка Аня предложит ему через двадцать лет найти другую бабу. Солидный и ловкий бизнесмен Виктор Александрович не мог предположить, что после сочинской Олимпиады Крым будет наш, доллар будет 60, пармезана не будет, а все его мнимое благополучие повиснет на волоске. Так, может, лучше не думать? Все равно весь мир, я сам и даже любимая дочка Женька получились из иллюзорного пересечения параллельных, из оптического обмана. Из обмана… Мне становится жутко, я теряю ориентиры, лечу куда-то, и зацепиться не за что. Жизнь не поддается анализу – ни финансовому, никакому. Просто случайный набор вероятностей, за которым стоит обман. Я лечу в равнодушную, скучную бездну, называемую небытием, я уже в ней, а все остальное – только кажется… Кажется…
