Там же, под столом, мы договорились устроить шоу, оторваться по полной, раз уж все так получилось. Я объяснил ситуацию нашим недоумевающим молодым друзьям и попросил тех из них, кто знает иностранные языки, переводить двусмысленные (обязательно двусмысленные) тосты на английский.
– …И для наших зарубежных друзей, которых мы наблюдаем в этом зале, хочется особенно подчеркнуть, что верность и скромность являются основополагающими качествами в русской женщине!
– …Одного вам покрывала до старости.
– …Семья – это ячейка общества, и члены этой ячейки, помимо радости общения друг с другом, еще и надежно застрахованы от бушующей сейчас эпидемии венерических заболеваний, от СПИДа, в конце концов. Так выпьем же за это! Lets go, na zdorovie, gorko!!!
Ох, и повеселились мы тогда. Иностранцы от изумления нажрались и сделали кассу бару за полчаса. Шлюхи злобно шипели и употребляли в немереных количествах шампанское. А потом всё перемешалось. Немцы голосами, напоминавшими о фильмах про войну, с чудовищным акцентом пели вместе с нами «ой мороз, мороз». Подобревшие от выпитого шлюхи лили горькие пьяные слезы и задорно танцевали «Семь сорок». А мы смотрели на все это и угорали от смеха. В апофеозе вечера я рассказал группе приставших ко мне англичан о сути недоразумения.
– Великье ви людьи, – сказал мне один из них на ломаном русском. – Май вайф кил ми фор ит, май вайф бить менья за такой селебрейшн, твой вайф – любить. Ай вонт ту би рашен, ай вонт рашен вайф, ай вонт любить лайк ю!!!
Выкрикнув последнюю фразу, пьяный в хлам англичанин свалился за стойку бара, но продолжал выкрикивать и оттуда, что он «вонт быть рашен». Как потом оказалось, он сломал себе бедро, и ему прямо в клуб вызвали «Скорую». Когда приехали врачи – мы их тоже напоили. Англичанин со сломанной ногой, кстати, пил вместе с врачами и не хотел уезжать в больницу. Шлюхи едва его уговорили, и то при условии, что две из них поедут с ним вместе. Добросердечные проститутки выполнили условие, не забыв, впрочем, взять с англичанина по соточке грина каждая – за оказанную услугу.
Балаган, вертеп, клоунада! На многих свадьбах я бывал за свою жизнь, но веселее, абсурднее и отчаяннее праздника не встречал. Нет, за свадьбу Анька на меня не должна обижаться. Хорошо наша жизнь началась, весело. Правда, протрезвев, на следующий день я обнаружил, что от моего вагона болгарского бренди «Слынчев Бряг» осталось всего три коробки. Все богатство ухнулось на громкое торжество. Большой бедой подступившая нищета мне не показалась. Какие, к черту, беды, когда со мною рядом любимая, настоящая и живая Анька. Заработаю еще.
* * *
Не так-то и легко это оказалось сделать. После ослепительных четырех месяцев счастья, когда крылья за спиной выросли от любви, – наступила черная полоса. Крылья, конечно, вот они, трепещут от волнения и нежности, но и кушать хочется тоже. Особенно ей. Я-то ладно, я жил всегда, как в песенке Цоя: «но если есть в кармане пачка сигарет, значит, все не так уж плохо на сегодняшний день». Но вот Анька… Нет, она не ныла, не просила ничего, но внезапно выяснилось, что вдвоем нам нужно не в два, не в три, а в десятки раз больше денег! Нам нужны были вещи, о существовании которых я даже не подозревал. Какие-то баночки, тюбики, салфеточки и кастрюльки. На утятницу – первую вещь, нами купленную, – денег у меня еще хватило, но вот на все остальное… Через месяц пришлось съехать из роскошной трехкомнатной квартиры на Новослободской. Я договорился со знакомым китайцем, торговавшим кожаными куртками в Лужниках, и он пустил нас бесплатно пожить в комнату на Автозаводской, где хранил товар. Бесплатные сторожа в огромной коммуналке не помешают. Комната была хорошая, метров двадцать пять площадью, но свободного пространства в ней оставалось не больше трех квадратных метров – только диван и помещался. Остальная площадь до потолка была завалена куртками. Не повезло Аньке: выходила замуж почти за миллионера, а жить пришлось с нищим. Но она не унывала – ни словом, ни взглядом не показывала своего разочарования, скорее всего, его и не было. Нам хватало и трех метров. Диван есть – и слава богу. Зато ночи у нас весело проходили, под скрип упакованных в целлофан кожаных курток. Но несмотря на Анькину стойкость и непритязательность, я четко понимал, что баночки, салфеточки, тюбики и кастрюльки ей жизненно необходимы. Как ей, неопытной двадцатилетней девчонке, удавалось донести до меня эту мысль – до сих пор не пойму. Не говорила же ничего, даже не намекала, но тем не менее удавалось. Загадка природы! Видимо, воспеваемый поэтами женский магнетизм тут виноват или еще какие неясные мне силы мироздания. Что бы там ни было, я как ошпаренный метался по Москве, пытаясь заработать денег. И не получалось ничего. Исчез фарт, подевались куда-то прежние деловые связи. На год я выпал из бурлящей московской бизнес-жизни: сначала стихи писал, урвав вагон бренди. Потом Аньку встретил. Год паузы в начале девяностых – это очень много. Некоторых моих знакомых убили, другие ударились в бега, третьи за год вознеслись так высоко, что и знать меня не желали.
От отчаяния и безденежья я устроился работать в строительное управление, практически по институтской специальности. Прорабом на участок электрики и автоматики. Я работал на стройке – в дождь, снег и холода, – надзирал за работягами, тянущими бесконечные провода по бесконечным этажам новостроек. Иногда тянул их сам, если работяги в запой уходили. Платили мало, но вместе с периодически подворачивающимися халтурами хватало, чтобы снимать однушку в Зеленограде и как-то питаться. Контраст феерического начала с продолжением нашей жизни был потрясающим. Лично я втройне чувствовал убогость и унылость своего существования. Ведь такая свадьба была, такие крылья за спиной выросли, а теперь… Подозрительно я косился на Аньку: ну скажи, скажи… скажи уже, предъяви претензии, и разойдемся. Да, не оправдал надежд… Да, мне стыдно… Разойдемся давай, а потом я поднимусь на самый высокий этаж опостылевших новостроек, где тяну провода, и спрыгну вниз. Потому что зачем мне жить тогда… Анька молчала, не осуждающе, не подозрительно, не подначивающе. Она просто молчала, не замечала, казалось, обрушившихся на нас трудностей и была счастлива. В тот момент я окончательно и бесповоротно понял, что она меня любит, что повезло мне невероятно, незаслуженно. И я возненавидел себя за то, что не могу заработать денег и дать ей такие необходимые для нее тюбики, салфеточки, баночки и кастрюльки. Я возненавидел себя, а ее полюбил совсем какой-то оглушительной, немыслимой любовью. Настолько оглушительной и немыслимой, что остатков этой любви мне хватило, чтобы жить с ней до сих пор и слушать, как ей со мной душно. Но тогда, двадцать один год назад, я об этом даже не догадывался. Я ненавидел себя и любил ее. А она… Что она?.. Она через семь месяцев забеременела.
* * *
Дети появляются на свет как прыщики на носу – неожиданно и в самое неподходящее время. Естественно, первая реакция – выдавить, уничтожить. И так еле-еле концы с концами сводим – ни работы нормальной, ни жилья своего, ни перспектив. В стране стреляют, гипер инфляция, первая чеченская война в разгаре, того и гляди коммунисты к власти придут, и тогда мало никому не покажется. Только сумасшедший в таких обстоятельствах будет рожать детей. Анька была реально прибабахнутая на всю голову. Испугалась, конечно, сперва, но потом твердо заявила: «Буду рожать! Ничего, Бог поможет».
