– А вот к чему, смотри: ты всех любишь, и тебя все любят, а Смоленского полстраны ненавидит. Ну, и кто из вас более счастливый?
– Но ведь у Смоленского тоже есть жена, родители и теща. Они тоже его, наверное, любят…
– Не уверен, Витя… Как такого можно любить? А вот в том, что его бог не любит, я уверен. Иначе бы он не позволил ему стать тем, кем он стал. Хороший ты парень – наш, хороший русский парень, и в правильное место ты пришел и в правильный час. Одна у тебя проблема – всех ты любишь, кроме Бога. Но это потому, что не знаешь его, не успел еще узнать. Крещеный, Вить?
– Нет.
– Оно и видно. Ну ничего, не сам ты сюда пришел, Бог тебя привел. Возьми-ка книгу, почитай о Господе нашем, Иисусе Христе. Почитай и возвращайся.
Читал я, конечно, Евангелие раньше, но впечатления оно на меня не произвело – так, сказочка детская. Бродит какой-то бородатый работяга-плотник по Древней Иудее, втирает прохожим банальности типа «возлюби ближнего своего», а в подтверждение своей пурги чудеса совершает. То толпу накормит пятью хлебами, то по озеру прогуляется, то из мертвых кого-нибудь воскресит. Две тысячи лет назад, может, и могла стать такая история бестселлером, а современному человеку от этих наивных спецэффектов только смешно. Плюс семья наша религиозностью особенно не отличалась. Разве что Муся… Так все знали, что бабушка – хорошая женщина, но, мягко сказать, малообразованная.
С недоверием, просто от нечего делать открыл я подаренное отцом Александром Евангелие, и… проняло меня тогда. Видимо, время пришло. Несчастные, убогие и обделенные ищут правду, смысл и Бога. Вот в чем смысл слов Христа «легче верблюду через игольное ушко пройти, чем богатому в царствие небесное попасть»? В этом же смысл человеческих несчастий и убожества. Я был готов, я созрел, как бедный Иов, я потерял почти все, и я понял… Христос меня поразил не чудесами, не тем, что воскрес на третий день, смертью смерть поправ, и даже не своей безмерной любовью к человеку и человечеству, за которое смерть лютую на кресте принял. Иисус потряс меня тем, что все про людей понимал. Про их подлость, про животную основу человека, про слабость и непоследовательность. И тем не менее любил он человека, верил в него и на крест за него взошел. Богочеловек. Только тогда Бог по-настоящему понял свое творение, когда сам человеком стал и простил его. При этом Христос не был паинькой, каким его привыкли изображать. Одно изгнание торговцев из храма чего стоит. Это выступление покруче «Пусси Райот» будет. И поопаснее. И все равно взошел он на крест, даже и за торговцев. Даже за Смоленского, отнявшего у меня деньги на квартиру, взошел. Жизнь – поганая штука, темная, мало в ней справедливости и смысла, но есть огонек слабенький, освещающий тьму. И этот огонек – Христос. Нельзя быть гадом, когда Христос… Видно все в освещенном им мире, собственная подлость видна становится.
Укрепило меня Евангелие, стержень внутри появился. А когда есть стержень, ничего не страшно. Потихонечку, полегонечку начал выплывать. Анька еще помогла сильно – втихаря устроилась на работу в префектуру округа, неподалеку от нашего дома. Деньги небольшие, но ой какие нужные! Выжили. С хлеба на воду перебивались, но выжили.
К началу двухтысячных полегче стало, что-то неуловимо изменилось вокруг. Надеждой запахло, пришел к власти новый, молодой руководитель. Нормальный мужик, простой, но упертый, со стержнем внутри. Порядок стал наводить. Показал охреневшим чеченам их место, приструнил потерявших берега олигархов. Воля у него была, воли стране не хватало. Зашевелились люди, увидев идущую из Кремля волю, крутиться стали, барахтаться, поверили ему, в лучшее поверили. Снова появились заказы. Я нанял второго водителя, потом еще одну машину купил. Зажили.
В две тысячи втором я крестился. Никогда не забуду этого дня. Бог показал мне себя во всем своем величии. Незадолго до крещения Анька завела разговор о том, что неплохо бы получить заказы от префектуры на перевозки. Детские сады, школы, вывоз мусора – да мало ли забот на территории, где проживает больше миллиона человек. Я отнесся к идее скептически. Кто меня туда пустит? Свои фирмы есть, прикормленные. Анька, конечно, там работает… Дослужилась до заместителя начальника какого-то отдела, но все равно – мелкая сошка, к большим делам не допущенная. Договор, тем не менее, я составил, отдал жене и забыл о нем тут же. О крещении я никому не сказал. Родители бы засмеяли, дед наверняка отпустил бы что-нибудь едкое, а Анька, хоть и сама была крещеная и даже в церковь иногда ходила, но по-настоящему не верила. Бывший кавээнщик и поэт в православие ударился, дедушкой почтенным стал и псалтырь читает, сидя на завалинке. Несовременно, немодно совсем и немасштабно. Тихо я покрестился, как и хотел, интимно, по-домашнему. Батюшка Александр обнял меня после обряда, сказал тепло и по-родственному:
– Добро пожаловать в семью отца нашего небесного, миллиарды братьев и сестер с сегодняшнего дня у тебя. Не забывай об этом.
Просветленным и успокоенным шел я домой. Тайна внутри появилась – хрупкая, теплая, слабенькая, как молодой побег, пробившийся через асфальт, дрожащая, продуваемая всеми ветрами. Но непобедимая. Ведь сломала каменную корку асфальта, и к небу тянется, к солнцу, и вырастет в могучее, раскидистое дерево, и уставшие путники будут прятаться в его тени от палящего солнца. И все будет хорошо. Вот такое чувство я испытывал тогда…
Дверь открыла Анька. В ее глазах танцевали знакомые мне веселые чертики. Странно, но меня не обрадовал ее ранее сносящий мне крышу взгляд. Неуместным он показался, не сочетающимся с хрупкой, едва зародившейся внутри тайной.
– Пляши, Витька, – закричала она, бросаясь мне на шею. – Живем! Они подписали, ты представляешь, они подписали договор! Без отката, без денег – просто на хорошем отношении подписали. Живем!
Она висела у меня на шее, целовала в замерзшие, холодные щеки и почему-то была чужой, камнем была, душащим маленький росток веры. Я испугался странного ощущения, снял ее аккуратно, поставил на пол и, непонятно с чего, извиняющимся, просительным тоном сказал:
– Ну вот, а я покрестился сегодня.
Несколько секунд стояли молча, не понимая, что делать и говорить дальше. А потом Анька бухнулась на колени, начала истово креститься и бить земные поклоны.
– Это знак, Витенька, знак нам Господь подал, – шептала она, пуская тихие благодарные слезы. – Становись рядом, давай помолимся, давай спасибо скажем. Знак, знак это…
Я поднял ее, обнял и расплакался почему-то. Горько мне отчего-то стало и страшно. Наверное, от величия Господа, которого я был недостоин. «Если было б в вас веры с горчичное зерно, то и горы бы вы двигать могли». Веры во мне тогда имелось меньше зернышка, но горы сдвинулись… А еще и сладко мне было тогда, потому что не только жену я обнимал, но и сестру свою во Христе, как и пророчествовал батюшка Александр. Рос побег внутри, укреплялся, с каждой нашей слезинкой рос…
Через несколько месяцев мы с Анькой обвенчались.
* * *
Контракт сильно поднял благосостояние нашей семьи. Я увеличил автопарк в два раза, снова снял офис, деньги не то чтобы рекой полились, но ручейком веселым потекли, точно. Да и в стране наметилось нечто вроде бума. Мы купили стометровую трешку в новом доме на «Динамо», в ипотеку взяли дачу недалеко от Солнечногорска, по Ленинградке. Настоящий коттедж в русском стиле: двухэтажная просторная деревянная изба. Без газа, правда, но деньги были – отапливали соляркой пару зим, а потом и газ провели. Дела шли настолько хорошо, что я стал просить Аньку уйти с работы и завести второго ребенка. Она ни в какую. Мол, знаешь, сколько желающих на заказы от префектуры, а пока она там сидит, заказы будут наши. Да черт с ними, с заказами, умолял я ее, проживем, работы и так много. Она обещала подумать, но все время оттягивала решение. Я не очень сильно настаивал: ну, хочется ей работать – и ладно. Тем более что жили мы с ней замечательно. По воскресеньям ходили в храм и дочку Женьку, подросшую, с собой брали. Зимой отдыхали на даче, летом – обязательно за границу: на море, в Испанию или на Кипр. Хорошо жили, любили друг друга, помогали, защищали как могли. В нашем коттеджном поселке на Ленинградке вместе строили храм. Ну, как вместе – она женщин местных организовала на подсобные декоративные работы, а я из мужиков бригаду сколотил. Скинулись, кто сколько мог, и ручками, собственными ручками, по кирпичику, стены класть стали по выходным. Красивый храм вышел, с душой, с любовью мы его сделали. Денег, правда, на него ухнулось – уйма. Больше половины доходов своих на него тратил…
