Впрочем, в 23 года столь тонкие психологические нюансы меня совершенно не интересовали, я жил своей обычной жизнью, писал стихи в толстые клеенчатые тетради, продавал коробки с бренди «Слынчев Бряг», у меня даже имелась постоянная девушка и несколько непостоянных. В общем, я был счастлив. Только иногда, в основном по ночам, я с удивлением наблюдал, как моя рука вроде бы независимо от меня тянется к телефону и набирает ее номер. Ни разу до конца не набрала, потому что, как пела группа «Ария», «воля и разум сильнее всяких войн», особенно если считаешь себя мужчиной. Я считал и к поползновениям руки относился как к забавному аттракциону. «Ну надо же, – думал, – и такое бывает. А с чего, собственно?» И продолжал жить дальше. Пока мне не позвонила она. Абсурд, рок и железная необратимость ворвались в мою жизнь с тем звонком. Не слова Анькины раздавались из трубки, а завывания ветра судьбы.
– Привет, – быстро сказала она, – а я сегодня ужинала с Абдуловым.
Четыре месяца не объявлялась, а теперь звонит, чтобы сообщить, что она с Абдуловым ужинала. И как на это реагировать? Пока я думал над этим вопросом, Анька, не дожидаясь моей реакции, продолжила:
– Там еще Ярмольник был, Макаревич и вообще все ленкомовские!
– Ярмольник с Макаревичем ленкомовские? – от растерянности спросил я.
– Ну да, – уверенно ответила Анька, – это же в Ленкоме было, в подвале, там ресторан, «ТРАМ» называется, Збруеву принадлежит. Он тоже заходил.
Следующие полчаса я слушал ее полную противоречий хаотичную речь. Смысл в ней угадывался с трудом. До сих пор сомневаюсь, что он там вообще был, зато там был сверхсмысл, ставший мне понятным несколько позже. Если коротко, в богемную тусовку ее ввел некий богатый старик тридцати пяти лет от роду, передвигающийся на машине марки «Мерседес» двести, триста, пятьсот или восемьсот, а может, и тысяча, она точно не помнила. Старик противный, лысый и совсем ей не нравится, но уж больно хотелось посмотреть на любимых артистов. А они прикольные ребята оказались, веселые, только Макар какой-то грустный, а так веселые. А еще она, собственно, вот почему звонит. Абдулов сказал, что у нее востребованный типаж Догилевой и прослеживаются явные актерские способности. Да и я сам когда-то ей это говорил. Два мнения уже не случайность, поэтому не мог бы я ее подготовить к поступлению в театральный институт? Почему я? Да потому что я ставил программы КВН, почти что режиссер. И что там насчет рекламы, кстати? Я упоминал, что есть знакомые, при нашей последней встрече. Раз у нее способности, можно и сняться. Нет, нужно сняться.
«Что это было, – думал я, слушая ее джазовое щебетание, – что это, она сидит в окружении великих артистов и просит меня (меня!) подготовить ее к поступлению в театральный институт? И протекции у меня просит для какой-то рекламы. Абсурд. Четыре месяца не объявлялась, я уже замучился наблюдать, как моя рука тянется к телефону. А теперь просит. Что случилось, она что, меня хочет, а с какой стати?» Долгожданный, как я неожиданно понял в процессе разговора, звонок поставил меня в тупик. Я злился на себя, на нее, я ничего не понимал и из-за этого решил действовать по-хамски прямолинейно:
– Ну, чего, – сказал развязно, – помогу, если нужно. Приходи завтра вечером ко мне домой на пробы.
– Охренел? – без паузы спросила Анька. – Ты за кого меня принимаешь?
За кого я ее принимал?.. Сложный вопрос, я тогда первый раз на него себе ответил. Неуверенно ответил, но с годами только убеждался в правильности догадки. За кого я ее принимал… За явление природы, наверно. Вроде урагана, или цунами, или северного сияния, или Гольфстрима, или тунгусского метеорита, дождя, солнца, снега, града… За природу я ее принимал, мать нашу – или вашу, от ситуации зависело сильно. Природа безумна, но интуитивно права, а я прав, но интуитивно безумен. Потому что даже попытка проанализировать природу – явный признак сумасшествия. Она сама кого хочешь проанализирует и скрутит в бараний рог.
– Не охренел, а пошутил, – недолго поразмыслив на околофилософские темы, ответил я Аньке, – но поговорить все-таки надо, давай завтра поужинаем? У меня тут недалеко хороший грузинский ресторанчик открылся. Пойдем?
– Нет, – решительно, по-революционному отрубила она, – мы пойдем другим путем. Мы пойдем в зоопарк!
– Почему в зоопарк? – обалдел я.
– А потому, что ты животное. Там тебе самое место.
* * *
Удивительно, но на следующий день мы действительно пошли в зоопарк. Я попробовал было обидеться на «животное», но Анька начала плести какую-то настолько милую и несусветную чушь, что обижаться на нее стало совершенно невозможно. А еще она меня всю нашу последующую жизнь уверяла, что совершенно искренне позвонила мне под впечатлением от необычного ужина в Ленкоме. Действительно захотела вдруг стать артисткой и надеялась на мою помощь. Никаких задних мыслей, никакого подтекста. Просто на помощь надеялась. Я ей верю, явления природы не врут и хитрить не умеют. Конечно, никаких задних мыслей, у нее и передних-то не бывает, вообще никаких… Только почему-то получилось так, что я в нее влюбился, женился, и родили мы с ней детей. И мне кажется, что она этого хотела. Не осознавала, не думала, а хотела. Хотела еще тогда, во время нашего сюрреалистического телефонного разговора. А что я мог сделать? Против хотелок природы не попрешь.
Теперь она не хочет. Второй час уныло, подзаводя саму себя, перечисляет нанесенные ей обиды. Желает молотком размозжить мне голову.
– …Ты запер меня в доме: уборка, готовка, дети, тебя ублажать постоянно… Стоит у тебя все время от безделья! Другие работают, а у тебя стоит. Душно мне с тобой. И ты жрешь, ты постоянно жрешь! Первое, второе, третье… И чтобы два дня подряд не повторялось. Душно… А еще ты – жадный, ты жадный, слышишь? Денег в обрез даешь, а потом спрашиваешь, где они. Я боюсь тебя! Ненавижу и боюсь. Мне надоело, я не могу больше так. Давай будем жить как чужие люди, давай, а? Нет, правда, делай чего хочешь, только меня не трогай. Все будет по-прежнему: я буду стирать, убирать… Только не трогай меня, ради бога! Отстань, уйди, исчезни, найди себе бабу – я не против. Найди себе бабу! Только отстань. Ты слышишь: бабу себе найди, а от меня отстань!
В знакомой песне появились новые нотки – про «найди себе бабу» она раньше не говорила. Как быстро мы продвигаемся по нашей наклонной. Молоток, баба… Что дальше? Я не могу больше вспоминать, я думаю над ее словами. Логики в них, как всегда, нет. Ее раздражают самые обыкновенные вещи: готовить, стирать, убирать, ухаживать за детьми. Жизнь ее раздражает, я ее раздражаю. Как там писал Бродский? «Она попрекает меня моим аппетитом». Попрекает. Трудно ей живется, приходится готовить. Пару лет назад она разогнала всех уборщиц и нянь, потому что они ее тоже раздражали. С тех пор еще труднее стало. А ведь у нее все есть. Вообще все, что она пожелает. Три месяца в году Анька проводит на лучших мировых курортах. Объездила со мной всю планету. Ах да, забыл, это же все не для себя, а для детей. Ну, или для меня, в крайнем случае. Самой-то ей давно ничего не нужно. Она, между прочим, летать боится сильно. Не врет, я думаю, честна и искренна, как обычно. Как природа. Ничего ей не нужно – нужно только, чтобы я исчез. Со мной и злато с жемчугами не в радость, а без меня… А что будет с ней и с нашими детьми без меня – она не думает… Поэтому приходится думать мне. Кто-то из двоих должен же думать?
