– Ты не волнуйся, – попробовал я черно пошутить, – а мы и не живем с тобой. Пусть они там, на земле, волнуются.
Я ожидал какой угодно реакции. Был готов к тому, что он даст мне в морду. Или рассмеется весело. Или замолчит навсегда… Водила заплакал. Эх, братик мой хороший, что же мне с тобой делать? Я и с собой не знаю что делать, а тут еще ты…
– Хватит, Витя! – сказал я жестким, отрезвляющим маминым голосом, она так в детстве мне говорила, когда я, по ее мнению, переходил границы дозволенного. Подействовало. Брат Водила встрепенулся, утер сопли и осмысленными глазами посмотрел на меня. Оставшись довольным его состоянием, я продолжил: – Между прочим, не один ты в тупике, я тоже… в равном мы положении. Хватит нюни распускать, давай разбираться лучше.
– Давай, – послушно кивнул он.
– Ну вот… – удовлетворенно вздохнул я и замолчал. Что «ну вот» – я и сам не знал. Проблема у меня есть одна: как не надо, я всегда понимаю точно, а вот как надо – понятия не имею. Поэтому пришлось начать издалека. – Может, они просто с жиру бесятся, Аньки наши? – спросил я его, как бы внезапно прозревая. – Ну, сам посуди: по меркам большинства женского населения России, жили они шикарно. Во-первых, с мужиком, что по нынешним временам уже редкость. Во-вторых, в относительном достатке: моя – в большем, твоя – в меньшем, но все равно восемьдесят процентов баб о такой жизни даже мечтать не могут. В-третьих, мы их любили, отцами детям были хорошими, не пили до определенного времени практически… А что до отрицательных моментов… У кого их не бывает? Моя нереализованной себя чувствовала, запертой в клетке темным волшебником. Ой, да пол-Рублевки дур таких от безделья мается. Твоя жалуется, что работать пришлось… Это вообще смех. Большая часть баб работает и за себя, и за мужа несуществующего, и за того парня.
– Но ведь она под начальника вынуждена была лечь… – стремительно краснея, тихо пробормотал Водила.
– А кто ее вынуждал? – с напором спросил я. – Кто ее вынуждал, кроме собственных необоснованных страхов и жадности своей неуемной? И потом, я тебе так скажу. Работать в России и не лечь под вышестоящего – вообще невозможно. Я сам ложился, не в физическом, конечно, смысле, а в моральном и материальном. Но это, поверь мне, еще хуже. Тоже мне трагедия – под начальника лечь. Да каждая вторая…
Я нарочно исполнял роль утрированного хама, хотел вывести его из себя, растормошить. Но, как всегда, не угадал с реакцией. Оказывается, плохо я себя знал. Вернее, не себя, а того, кем бы мог стать при определенном стечении обстоятельств.
– Не сметь! – закричал Водила. – Не сметь говорить о них в таком тоне!
Этот широкой, намного более, чем я, широкой и доброй души человек говорил об Аньке во множественном числе. Он говорил и о моей Аньке тоже, он любил всех существующих в бесконечных вселенных Анек. Я даже позавидовал и устыдился. И снова позавидовал.
– Прости, – сказал я виновато. – Не хотел…
– Я знаю, ты специально, – продолжил он более спокойно. – Ты специально провоцируешь. Стиль у тебя такой, жесткий. Провокатор ты. Но все равно – не сметь! Они же люди, они полюбили нас, а мы их. Была любовь, я это точно помню, и ты помнишь. Они детей от нас родили прекрасных.
У меня зазудел кончик языка – на нем вертелась ужиком подленькая, жалящая насмерть фраза. Что вот, мол, неизвестно: его ли сын Славка или субпрефекта, поэтому нечего тут… Я почти произнес это, но в последнюю секунду спохватился и выдавил из себя более приличное и реалистичное, кстати, предположение:
– Послушай, а может, мы им просто не подходим? Или они нам? Все хорошие, все прекрасные и любили когда-то друг друга. Но не подходим просто. Такое бывает…
– Бывает, – согласился брат Водила. – Но… но не верится что-то, слишком просто. Нас чего тут вместе собрали? Чтобы мы поняли, что не на тех женились? Типа, поняли наконец-то, молодцы, двигайтесь дальше, на следующий уровень – по твоей терминологии. И вообще, многих я женщин встречал, но ни одна не подходила мне больше, чем Анька. Вернее, остальные подходили еще меньше. Так правильнее будет сказать. А у тебя как?
Я подумал и ответил:
– И у меня так же… Да и жили мы поначалу очень хорошо. Счастливы были так, что, казалось, весь мир своим счастьем вылечить можем. Прав ты. Видимо, не в этом дело. Подходим – не подходим… Дети прекрасные у нас получились, значит, подходим. Природа, или бог, я не знаю, тест такой придумала. Если дети хорошие, значит, и женился удачно. Но тогда остается самое худшее…
– Это то, о чем я думаю? – испуганно спросил Водила.
– Я не знаю, о чем ты думаешь.
– Я думаю о том… – очень грустно и очень твердо сказал мой мудрый брат Водила, – я думаю о том, что понимание между людьми невозможно в принципе. По крайней мере, более-менее продолжительный срок. Посмотри на нас: мы и рыдали, и дрались, и орали друг на друга, и ненавидели, и любили. И это мы – один и тот же человек, проживший немного разные жизни. Не такие уж принципиально разные, как оказалось. Мы ближе, чем однояйцевые близнецы. Господь дал нам шанс проникнуть в души друг друга. И все равно… Орали, рыдали, дрались, любили, ненавидели. Тебе это ничего не напоминает?
– Жизнь с Анькой, – прошептал я, раздавленный очевидной аналогией.
– Вот именно! Только Анька – другой человек, ее еще сложнее понять, и ей понять нас еще сложнее. У всех разные интересы и уровни. Биологические, материальные, духовные, интеллектуальные – какие угодно… Более того, интересы пересекаются и вступают друг с другом в противоречие. Ей – детям максимальные шансы на удачную жизнь дать, а тебе – смысл найти, к примеру. Или ей душу свою кипящую в мир выплеснуть хочется, а тебе хозяйка в доме нужна и ласковое, послушное тело в постели. На короткий срок интересы могут совпасть. Утвердиться в мире, построить дом, родить детей… Люди называют такое совпадение любовью или счастьем, а потом интересы расходятся, и они горюют, проливают всю жизнь слезы по ушедшей любви и упорхнувшему счастью. Или ненавидеть друг друга начинают. И чем сильнее любили, тем больше ненавидят. Потому что невозможно смириться и принять очевидное. Слишком большое, затмевающее все вокруг, а главное, изначальную трагичность жизни, было счастье.
Мой мудрый брат Водила постигал мир не умом, а сердцем. Великим сердцем, унаследованным от великой, нашей общей, одной на двоих бабушки Муси. Он все понял и выразил лучше и точнее меня. Ни убавить, ни прибавить. Ни звука издать. Потому что зачем издавать звуки, когда и так все ясно. Когда понимание невозможно в принципе.
Во мне тоже был кусочек великого Мусиного сердца, но он скукожился и засох на протяжении глупо и неправильно прожитой жизни. А в нем развился. Хотя он жил тоже глупо и неправильно. Но честно, в отличие от меня. Зато во мне развился знаменитый мегамозг Славика и его же знаменитая мегажесткость и воля. А в нем все это исчезло. Нам бы соединиться, вместе жизнь прожить, тогда… Неважно. Если понимание между людьми невозможно в принципе – ничего не важно. И ничего не поможет. Остается только сидеть в этой ослепительно-белой комнате, молчать вечно и стараться ни о чем не думать. Потому что думать – намного больнее, да и бесполезно…
