* * *
«Скажите, пожалуйста, а церковь тоже я разрушил?» В голове почему-то все время крутилась забавная фраза недотепистого Шурика из «Кавказской пленницы». И Крым на мне… и Кеннеди, наверное, я убил, и башни-близнецы в Нью-Йорке взорвал… Я или моя очередная реинкарнация. Нет, кто-то явно издевается над нами. Мне еще ничего, а для Водилы – больной вопрос, он в Русский мир вляпался по самое не балуй, притаился сейчас где-то в темном углу души Чекиста и скрежещет зубами: Префектура, Префектура проклятая…
Но все-таки какой мерзавец наш третий брат! И вроде гладко излагает, логично на первый взгляд, не подкопаешься… Труднее всего возражать шизофреникам, всё у них всегда логично, лишь изначальная посылка бредовая, но ее очень быстро перестаешь замечать. Царя ему подавай… Царь только холопам нужен. Если холоп, тогда, конечно, – вот тебе царь… Холоп без хозяина – опасное существо, как верблюд без погонщика: так харкнет – в слюне захлебнешься!.. Получается, и во мне часть холопа живет, раз Витя-Чекист царя жаждет. Неприятное открытие… Тяжело быть русским русофобом – себя ненавидеть приходится…
Урка мой третий брат, и методы у него уголовные, оппозиции он не переносит, видите ли… Запугали, опустили, купили, растлили, облили грязью, а теперь воняет ему от них, стоять рядом противно. Нормально… Отморозки на зоне тоже опустят какого-нибудь несчастного зэка, а потом одним с ним воздухом дышать брезгуют, а то, что они его сами, своими вонючими отростками… это не считается. Они-то чистенькие вроде… И главное, он все это на полном серьезе думает! Он и вправду жизнь за Родину отдать готов, он очень естественный, мой брат Чекист, и очень цельный, и все у него вытекает одно из другого. Жертвенность – из холопства, воровство – из жертвенности, холопство – из преданности и переживаний за Родину. Да, широк русский человек, сузить бы его… Достоевский, по-моему, написал, а Витя-Чекист проиллюстрировал.
Страшно мне за него чего-то, и за себя страшно… Широта всегда определяет долготу. Широта допустимого – долготу страданий. Это я еще при жизни выучил теоретически, а здесь постигаю на практике. Мне кажется, нехорошо у него все сложится, хуже, чем у нас с Водилой. Хотя, казалось бы, куда уж хуже?
Что вы с Алкашиком можете знать о плохом? Страшно им за меня… У одного самое большое горе, если бабла меньше станет. Такое большое, что с моста от расстройства сиганул. А у другого жена шлюхой оказалась – тоже веская причина для самоубийства, ничего не скажешь. Я, Витя-Защитник, всю жизнь с дерьмом работаю и в дерьме нахожусь. Я по уши в этом дерьме! Я – плотина, защищающая вас, дураков, от вязкой жижи хаоса. Я плотина, и меня прорвало. Любую плотину рано или поздно прорывает. Плохо тем, кто за ней прячется, но хуже всего самой плотине – она первая рушится.
…На меня снизошло откровение: я работал как проклятый, точно был уверен, что это пригодится. Придет время, и словно мифический Китеж-град всплывет Крым из мутных, обманных вод, осветит, укрепит своим светом русских людей в трудную минуту, не даст качающейся стране распасться окончательно. Денег стало меньше, но я этого не замечал. Обнальщики мне, конечно, много приносили, но плевать… Вот он, смысл моей жизни, вот для чего я на свет появился – какие там деньги… Единственной, кто омрачал мою осмысленную, сияющую жизнь, была Анька. Я имел глупость рассказать ей… Думал, порадуется, оценит, точнее, переоценит меня и мою работу, ведь не с жуликов мзду беру – страну спасаю. Как же, бубнила что-то о крови, насилии, о неисчислимых бедствиях, ждущих русских и украинцев из-за Крыма. Она даже прокляла меня на полном серьезе, так и сказала: «Будь ты проклят, урод!» И ребенка моего в своем чреве прокляла. Несколько раз на поздних сроках пыталась сделать аборт. Пришлось приставить к ней охрану, а потом положить в элитную закрытую психушку. Чтобы не сделала с собой чего-нибудь, врачи держали ее на сильных, но безопасных для плода транквилизаторах. После того как она родила Славку, первым делом ушла в запой. Ребенком совсем не интересовалась. Не знал мой долгожданный сын материнской груди и материнской ласки. Женечка стала ему матерью, бедная девочка в тринадцать лет ночей не спала, нянек к любимому брату не подпускала, практически забросила учебу. Имей я прежние доходы, профинансировал бы для Аньки новый фильм. Уехала бы на съемки, завязала на время, может, и отошла бы. Но прежние доходы остались в прошлом. Нет, мы неплохо жили – водители, няньки, регулярный отдых за границей, только на фильмы не хватало, а значит, Анька была обречена. Я все видел, понимал, но не позволял этому ужасному пониманию проникнуть глубоко внутрь. У Защитника не может быть сердца, любовь – тоже недоступная роскошь, все чувства недоступны, кроме одного – чувства долга. Если не я, то кто же? Кто же, если не я…
Тем не менее я чувствовал себя счастливым как никогда в жизни. Все пройдет и забудется, а Крым останется, и Россия останется. Пускай никто не узнает, но я-то буду знать: не зря жизнь прожил, есть чем оправдаться перед Всевышним. Убивал – да, воровал – да, прелюбодействовал – тоже да. А зато Крым! И вот пускай взвешивает, по моему мнению, Крым перетянет. И ручейки крови вместо возможных кровавых морей, и спившаяся любимая Анька вместо миллионов спившихся других Анек и Ванек – перетянут тоже. А не перетянут, что ж… Я, по крайней мере, пытался. Большинство живут просто так, даже не надеясь добраться до какого-то смысла. Потому что страшно, потому что тяжело и можно ошибиться. А я хотя бы попробовал.
Ого! Узнаю знакомые нотки. Слышь, Водила, это из твоей оперы – смысл искать за счет самых близких. Пускай сдохнут все, зато смысл. Это мы уже проходили – привет, братуха Чекист, как ты ни открещивался от нашего родства, а мы все же братья. Воровал и денежки любил – это от меня, смысл искал – это от Водилы. Удивительный ты все-таки гибрид получился. Практически кентавр. Ну что, умерла Анька – я угадал? Ты же за этим свою красивую оправдательную теорию сплел, да?
– Не угадал, не за этим, и Анька не умерла. Что ты своим приземленным, маленьким умишком угадать можешь? На какие акции лучше поставить? Как повыгоднее купить и подороже продать? Да, это ты можешь, а больше и ничего. Не умерла Анька и даже пить бросила! Сама, без всякой помощи. Когда дошла до ручки – взяла и уехала почти на год в монастырь. Я не возражал, на все был согласен, на самый крохотный и призрачный шансик. Да и Женьке со Славкой полегчало: видеть перед собой вечно бухую мать – это, конечно…
Вернулась Анька другим человеком – тихим, непьющим, успокоенным… Даже Славку вроде как за сына признала. Ему уже четыре почти исполнилось, соображать начал. Так обрадовался, оторваться все не мог от мамки. Правда, путался поначалу – сестру матерью называл, а потом ничего, привык. У нас снова стала почти нормальная семья. За исключением того, что Анька ни меня, ни мою работу так и не приняла. Ненависти и буйства в ней поубавилось, а стена между нами стала толще. Попробовал в постель с ней лечь, насильником себя почувствовал, нет, еще хуже – некрофилом. С тех пор не спали. Жили вместе ради детей и еще ради надежды. Теплилась она у меня. Вот закончу с Крымом – и Анька поймет все величие произошедшего. И заживем мы с ней лучше прежнего.
Чего она думала – я не знаю. Не до нюансов мне тогда было. Зрение мое сузилось или сфокусировалось – это уж как кому больше нравится. Я летел словно баллистическая ракета стратегического назначения, и цель моя приближалась.
